— На помощь! Отец!! — Юлия бросилась к хрипящему Квинту и хотела обнять, но он перевернулся на спину и из последних сил отполз в сторону.
— Не прикасайся… Не смей… Меня настигло проклятье богов… Или благословение.
Он больше не мог говорить, но Юлия видела в его глазах ужас, он закрывался от нее рукой, словно видел склонившееся над ним чудовище-сфинкса, а не возлюбленную дочь.
Прибывший через час врачеватель осмотрел сенатора и сделал благоприятный прогноз.
— Сердце его не больно. Приступ был вызван сильным эмоциональным потрясением. Единственное лекарство, которое я могу рекомендовать — это покой. Никаких плохих новостей, никаких противоречий, ничего такого, что способно взволновать его.
Неужели вы не обнаружили у него никаких признаков болезни? — Юлия с недоверием смотрела на Энергика, признанного врача, услугами которого пользовался сам верховный консул.
— Отчего же, обнаружил, — Энергик внимательно посмотрел на Юлию, затем взял ее за локоть и повел в сторону террасы. Когда они оказались на открытом воздухе, врачеватель снова заговорил. — Болезнь сенатора Квинта, вашего отца, отнюдь не телесная. Что-то гнетет его дух. Я не знаю что, но налицо все признаки тяжелого нервного истощения. Мы не знаем, какую роль душа играет в нашей жизни. Иногда от ее недуга человек угасает точно так же как от смертельной болезни или ранения. Он много времени проводит, обращаясь к богам. Его покои напоминают храм… — Энергик задумался, а затем добавил, как бы, про себя, — или склеп… В любом случае, вы должны следовать моим указаниям. Главное для него сейчас — покой. Вы можете сказать мне, что предшествовало его приступу?
— Мы говорили о… — Юлия замялась и покраснела, — о моем замужестве.
— И что же?
— Что? — испуганно переспросила Юлия, у нее вдруг появилось ощущение, что ее обвиняют в попытке убийства отца.
— Почему это его так взволновало? Вы сообщили ему, что хотите выйти замуж за черного невольника? — Энергик улыбнулся.
— Я… — Юлия, сама не понимая почему, начала оправдываться, — я хотела, чтобы он расторг брачный договор, потому что он невозможен, он не может быть.
— И кто же не может быть вашим мужем? Я не верю, чтобы сенатор выбрал для вас неприемлемого кандидата. Всем известно, с какой нежностью и любовью он к вам относится.
— Это было раньше, сейчас все изменилось, — Юлии вдруг стало очень холодно, ее стала пробирать мелкая дрожь.
— Однако, кого же вы так не желаете в мужья, что даже надели траурные одежды накануне свадьбы?
— Септимуса Секста, — почти шепотом произнесла Юлия.
— Секста?! Что ж, теперь понятно, почему вашему отцу стало так дурно! — Энергик всплеснул руками. — Когда дочь отказывается стать женой будущего верховного консула Республики, который богат, красив, уже вдоволь насытился женщинами и потому избегает проституток!
О, боги! Нельзя желать лучшего мужа и отца для своих внуков! Послушайте, вы еще очень молоды, и, должно быть, влюблены в какого-нибудь розовощекого юнца, раз просите отца расторгнуть брачный договор, но поверьте мне, старику — любовь проходит, как только с ее пути исчезают препятствия. Отец сделал выбор за вас, но это лучший выбор. Покоритесь вы или нет, но этот брак состоится, потому что и для Квинтов, и для Секстов — этот брак политически выгоден. Не надрывайте сердце своего отца. Покоритесь. Не заставляйте его применять к вам силу. Этого он не выдержит.
Юлия смотрела на свои руки неотрывно, словно какая-то сила приковала ее взгляд к собственным пальцам. Потом плечи ее сжались, губы задрожали, а вслед за ними и все тело. Энергик порывисто обнял ее и погладил по голове.
— Что же ты плачешь, глупая? Забудь ты своего возлюбленного. Это сейчас тебе кажется, что вся жизнь сосредоточена в его глазах, и что невозможно прожить без него. Покорись воле отца, тем более, что он страдает…
Юлии же в этот момент казалось, что она попала в западню, из которой нет, и не может быть выхода.
— В конце концов, твой будущий муж делает тебе честь своим выбором. О, Исида! Если бы ты знала, сколько знатных невест из самых богатых патрицианских семей мечтают оказаться на твоем месте! Покорись…
Энергик оставил для Квинта успокоительные капли, которые так же рекомендовал принимать и Юлии. Девушка сидела на низком табурете, возле постели отца, и держала его за руку. Сама она погрузилась в странное сомнамбулическое состояние, какое, может быть, испытывают жертвенные животные. Во всяком случае, Юлия не раз отмечала, что в их глазах нет ужаса, нет желания спастись, а только какая-то странная отрешенность, вместо судорожных попыток освободиться, полная апатия, словно они уже мертвы.
— Юлия, тебя зовет мать, — Керано опустил глаза, понимая, что девушке и так нелегко, и разговор с Клодией будет весьма некстати.
Однако Юлия неожиданно спокойно отреагировала на это известие, поднялась с табурета и пошла в сторону покоев матери. Керано не мог знать, что девушка приняла решение — следовать отцовской воле. Она собиралась сказать об этом Клодии.
Контраст между аскетическими покоями отца и пышностью покоев матери был столь разителен, что постороннему человеку могло бы показаться, что он просто перешел из одного дома в другой. Фрески и гобелены, растения, зеркала, запах благовоний, яркий свет, кричащие вазы и статуи — все это окружало Клодию Приму и казалось знатной матроне убожеством. Она была помешана на приобретении предметов роскоши, драгоценностей, тканей, благовоний, красивых рабов. Это было словно болезнь. Если Клодия видела в чьем-то доме редкую вещь, привезенную из далеких экзотических стран, вещь, которую нельзя было купить — жена Квинта могла несколько дней провести в ужасной депрессии, когда рабы боялись попадаться ей на глаза. Клодия могла неделями придумывать способы как получить понравившуюся вещь и добивалась своей цели с упорством полководца, на котором лежит ответственность за судьбу отечества.
Когда Юлия вошла, мать как раз отпускала своего парикмахера. Ее волосы были аккуратно завиты маленькими золотыми щипцами, которые нагревали в углях, для того, чтобы превратить прямые и жидкие волосы Клодии в облако из рыжих колечек. Наряд матери состоял из шелкового ярко-зеленого хитона, наброшенного на рубашку из прозрачного радужного шелка, драгоценного пояса, украшенного изумрудами, огромного количества браслетов, покрывавших ее запястья и лодыжки, а также ажурного обруча на лбу, сделанного из тончайших золотых проволок, сплетенных в какой-то растительный узор. Клодия сидела перед зеркалом, и даже не обернулась, когда увидела в нем отражение вошедшей Юлии.
— Ты уже собралась похоронить Квинта? — спросила Клодия, голос ее звенел как стальная тетива лука. — Зачем этот траур?
Юлия смотрела в глаза матери через зеркало.
— Я все знаю, — тихо и отчетливо проговорила девушка.
— Все? Надо же, какая всезнайка! — Клодия не могла скрывать своей ярости. — Мне рассказали, что жители Гестиона чуть было не убили тебя.
Я не собираюсь слушать тебя, мама, — руки и ноги Юлии похолодели от ужаса, потому что в этот момент она поняла, что желает матери смерти, — я пришла сказать, что подчинюсь воле отца и больше не буду противиться браку с Септимусом Секстом.
Юлия повернулась и хотела было выйти, но Клодия вскочила со своего места и крикнула ей вслед:
— Какого отца ты имеешь в виду?!
Девушка обернулась и увидела, что набеленное, нарумяненное лицо матери, глаза которой обведены черной краской, а веки густо подкрашены ультрамариновыми тенями, — искажено от ярости. Казалось, что сейчас весь этот тяжелый грим обвалится, словно сырая, плохо наложенная штукатурка, а под ним окажется лик смерти с оскаленными зубами и ввалившимися глазницами. Юлию охватил животный страх, паника живого существа, жизни которого угрожает опасность. Как ни странно, но это мобилизовало ее силы, девушка вдруг почувствовала, что клокочущая в ней ярость, сильнее страха.
— У меня только один отец, жизнь которого для меня превыше всего! Я подчинюсь его воле, ради того, чтобы он был счастлив и спокоен. Если он так решил мою судьбу — значит, я принимаю его выбор!