1894
Леонид Петрович Радин{290}
1860–1900
«Снова я слышу родную «Лучину»…»
Снова я слышу родную «Лучину».
Сколько в ней горя, страданий и слез,—
Видно, свою вековую кручину
Пахарь в нее перенес.
Сидя за прялкой, в осеннюю вьюгу,
Пела, быть может, крестьянка в тиши
И поверяла той песне, как другу,
Жгучую скорбь наболевшей души.
Полно! Довольно про горе ты пела…
Прочь этот грустный, унылый напев,—
Надо, чтоб песня отвагой гремела,
В сердце будила спасительный гнев!
Зреет в народе могучая сила,
Край наш стоит на широком пути,
То, что страдалица-мать выносила,
Сын-богатырь не захочет снести.
Мысли живой не задушит в нем голод, С
ил молодых не надломит борьба.
Смело возьмет он тяжелый свой молот
И разобьет им оковы раба.
1898
Семен Яковлевич Надсон
1862–1887
Похороны
Слышишь — в селе, за рекою зеркальной,
Глухо разносится звон погребальный
В сонном затишьи полей,—
Грозно и мерно, удар за ударом,
Тонет в дали, озаренной пожаром
Алых вечерних лучей…
Слышишь — звучит похоронное пенье:
Это — апостол труда и терпенья —
Честный рабочий почил…
Долго он шел трудовою дорогой,
Долго родимую землю с тревогой
Потом и кровью поил.
Жег его полдень горячим сияньем,
Ветер знобил леденящим дыханьем,
Туча мочила дождем…
Вьюгой избенку его заметало,
Градом на нивах его побивало
Колос, взращенный трудом.
Много он вынес могучей душою,
С детства привыкшей бороться с судьбою.
Пусть же, зарытый землей,
Он отдохнет от забот и волненья —
Этот апостол труда и терпенья
Нашей отчизны родной.
1878
В тихой пристани
На берег радостный выносит
Ладью мою девятый вал.
Вот наш старый с колоннами серенький дом,
С красной крышей, с массивным балконом.
Темный сад на просторе разросся кругом,
И поля, утопая во мраке ночном,
С отдаленным слились небосклоном.
По полям, извиваясь блестящей струей,
Льется речка студеной волною.
И беседка, одетая сочной листвой,
Наклонясь над лазурной ее глубиной,
Отражается гладью речною.
Тихо шепчет струя про любовь и покой
И, во мраке звеня, замирает,
И душистый цветок над кристальной струей,
Наклонившись лукавой своей головой,
Нежным звукам в раздумье внимает.
Здравствуй, родина-мать! Полный веры святой,
Полный грез и надежды на счастье,
Я покинул тебя — и вернулся больной,
Закаленный в нужде, изнуренный борьбой,
Без надежд, без любви и участья.
Здравствуй, родина-мать! Убаюкай, согрей,
Оживи меня лаской святою,
Лаской глуби лесной, лаской темных ночей,
Лаской синих небес и безбрежных полей,
Соловьиною песнью живою.
Дай поплакать хоть раз далеко от людей,
Не боясь их насмешки жестокой,
Отдохнуть на груди на зеленой твоей,
Позабыть о загубленной жизни моей,
Полной муки и грусти глубокой!
1878
«Художники ее любили воплощать…»
Художники ее любили воплощать
В могучем образе славянки светлоокой,
Склоненною на меч, привыкший побеждать,
И с думой на челе, спокойной и высокой.
Осенена крестом, лежащим на груди,
С орлом у сильных ног и радостно сияя,
Она глядит вперед, как будто впереди
Обетованный рай сквозь сумрак прозревая.
Мне грезится она иной: томясь в цепях,
Порабощенная, несчастная Россия,—
Она не на груди несет, а на плечах
Свой крест, свой тяжкий крест, как нес его Мессия.
В лохмотьях нищеты, истерзана кнутом,
Покрыта язвами, окружена штыками,
В тоске она на грудь поникнула челом,
А на груди, дымясь, струится кровь ручьями…
О, лесть холопская! ты миру солгала!
1882
«Как каторжник влачит оковы за собой…»
Как каторжник влачит оковы за собой,
Так всюду я влачу среди моих скитаний
Весь ад моей души, весь мрак пережитой,
И страх грядущего, и боль воспоминаний…
Бывают дни, когда я жалок сам себе,
Так я беспомощен, так робок я, страдая,
Так мало сил во мне в лицо моей судьбе
Взглянуть без ужаса, очей не опуская…
Не за себя скорблю под жизненной грозой:
Не я один погиб, не находя исхода;
Скорблю, что я не мог всей страстью, все душой
Служить тебе, печаль родимого народа!
Скорблю, что слабых сил беречь я не умел,
Что, полон святостью заветного стремленья,—
Я не раздумывал, я не жил, — а горел,
Богатствами души соря без сожаленья,—
И в дни, когда моя родная сторона
Полна уныния, смятенья и испуга,
Чтоб в песне вылиться, душа моя должна
Красть редкие часы у жадного недуга.
И больно мне, что жизнь бесцельно догорит,
Что посреди бойцов — я не боец суровый,
А только стонущий, усталый инвалид,
Смотрящий с завистью на их венец терновый…