На следующий день мы сделали большой переход поперек упомянутого раструба, отшагав 30 верст от пикета Тасты до речки Кепели по довольно неровной местности, в которой были врезаны долины нескольких речек, текущих из долин в хвойных лесах Барлыка. На нашем пути в этих долинах мы встретили покрытые льдом ручейки, окаймленные скудными кустами. К берегу речки Кепели мы подошли к закату солнца после пасмурного дня. Когда мы ставили свою палатку, я обратил внимание на горки, видневшиеся невдалеке на западе и окрасившиеся ярко-красным цветом.

— Какие это кровавые горки видны там? — спросил я Лобсына, указав ему на них.

— Это горы Кату!

— Опять Кату, те самые возле старых рудников, где мы нашли золото? — воскликнул я, — неужели они тянутся сюда так далеко?

— Нет, это другие! Те горы Кату в хребте Джаир, далеко на восток отсюда. А это маленькие горки среди ворот.

Эти маленькие, но очень скалистые горки, возвышавшиеся недалеко от юго-западного берега озера Ала-куль среди плоских холмов в нескольких верстах к западу от окраины Барлыка, обращали на себя внимание своим уединенным положением и цветом. Последний, впрочем, зависел от освещения их багровокрасным закатом солнца. Заметив это, Лобсын воскликнул:

— Ну, Фома! Смотри, какой закат красный! Завтра, наверно, начнется сильный Ибэ, а мы будем в самом узком месте ворот. Нужно закрепить вьюки получше!

На следующий день мы пошли мимо гор Кату, поднимавшихся зубчатым горбом среди холмов; на одном из последних выделялась черная полоса, и, подъехав к ней, я рассмотрел, что это пласт земляного угля, изрытого ямами и небольшими выработками, из которых уголь, очевидно, добывали. Немного далее мы миновали русло довольно большой речки Теректы, вверх по которой виден был китайский пикет, а немного ближе ее правый берег обрывался серой стеной, прорезанной вертикальными ложбинами. За руслом поднимались какие-то голые черные холмы, сплошь усыпанные крупным и мелким щебнем, а справа от нашей дороги во впадине, окаймленной большими кустами саксаула, видно было довольно большое озерко.

— Эти холмы называются Джавлаулы, — сказал Лобсын. — Они выметены ветром Ибэ дочиста, на них нет ни кустика, ни травинки, голый битый камень. А озерко зовут Джаланаш; это значит — змеиное. Вода в нем пресная и в ней, говорят, много змей. Правда ли это — не знаю. Вода пресная потому, что в озеро впадает речка Теректы, а из озера имеется сток в южный конец озера Ала-куль, так что озеро проточное. А в Ала-куле, ты знаешь, вода соленая.

Озеро Джаланаш было, конечно, покрыто льдом, но снега нигде не было видно. Я обратил на это внимание Лобсына.

— Должно быть, не так давно в воротах дул Ибэ и согнал весь снег. И ты заметил, Фома, он уже начал дуть.

Действительно, с утра уже дул ветер, хотя не сильный, но прямо в лицо. А мы, в сущности, только что въезжали в самое узкое место ворот, где Ибэ должен был свирепствовать.

Когда мы подошли ближе к южному концу озера Джаланаш, я увидел ясные следы русских колес и, конечно, спросил, кто это ездит на колесах по этой пустынной долине, где мы уже третий день не видели ни одного человека.

— Эта дорога, — пояснил Лобсын, — идет из деревень Урджар и Муканчи. Вспомни, это последние русские деревни перед таможней Бахты. По этой дороге крестьяне ездят в горы Ала-тау, на западной стороне ворот, где растет хороший еловый лес. Они его рубят и увозят к себе. Пожалуй, все деревни построены из этого леса.

— Как же им позволяют рубить лес на китайской земле? — воскликнул я.

Лобсын рассмеялся. — На западной стороне ворот земля-то русская, и эта дорога идет все время по русской земле вдоль берега озера Ала-куль. А мы за пикетом Теректы тоже уже переехали через границу. У озера она делает большой угол.

Я вынул карту и увидел, что Лобсын прав. Мы совершенно незаметно миновали границу между Россией и Китаем. А пока я ее разглядывал, Ибэ давал знать о себе. Он налетал отдельными сильными порывами и взметал на твердой дороге пыль, которая стлалась струйками по колеям, пробитым тяжелыми телегами крестьян, нагруженными еловыми бревнами. Порывы ветра усиливались, и пришлось покрепче надвинуть на уши свои зимние шапки.

Когда озеро Джаланаш кончилось, от него по дну долины потянулась на юг полоса тростника, мелких кустов.

Но вот среди высот Ала-тау справа от дороги открылось устье поперечной долины, тянувшейся на запад. Лобсын, ехавший с Очиром во главе каравана, повернул вверх по этой долине, туда же завернули и колеи дороги, по которой крестьяне вывозили свой лес. Я понял, что Лобсын хочет укрыться в этой долине и подъехал к нему.

— Это долина речки Токты, — сказал он на мой вопрос. — Тут недалеко должен быть русский таможенный пост, где мы найдем защиту от Ибэ. Иначе мы все замерзнем.

Теперь мы шли уже не против ветра, а наперерез ему, и при сильных порывах он прямо валил с ног; верблюды шатались и откачивались в сторону. Хорошо, что мы в ожидании Ибэ очень прочно увязали все вьюки, укрыв плотно палаткой разную дорожную мелочь, иначе все было бы растрепано и унесено далеко. Холмы обоих склонов долины повышались и уже немного защищали от ветра. По дну долины текла хорошая речка, и видно было, как на ней исчезает снег и начинает проглядывать лед.

Больше часа мы ползли с остановками вверх по долине до маленького поселка таможенного поста. Он стоял среди более высоких гор, достаточно защищавших от ветра, и уже, приближаясь к нему, мы чувствовали, что порывы слабее, тогда как вверху в воздухе слышался неумолчный шум, свист, вой. Там Ибэ разыгрался во всю свою мощь. Пост стоял у северного подножия крутого, почти отвесного склона, служившего ему защитой; на склоне кое-где росли елочки, вцепившиеся корнями, словно когтями, в склон, в щели между камнями. Небольшой двор был огорожен невысокой стеной, сложенной из каменных плит. В глубине стоял деревянный дом с тремя окнами, с раскрашенными наличниками украинского типа. Очевидно, его строили плотники из Урджара или Муканчи из леса, срубленного тут же в Ала-тау. В этих селах издавна жили переселенцы с Украины. На другой стороне возвышалось деревянное здание — конюшни. Ворота были заперты, но через стену видно было, что по двору ходит караульный.

Мы остановились у ворот, караульный сейчас же вышел к нам и расспросил, кто мы, откуда и куда пробираемся. Я передал ему наши паспорта и просил доложить начальнику поста нашу просьбу разрешить нам переждать Ибэ возле поста.

Караульный унес паспорта и вскоре вернулся вместе с начальником, который отдал нам бумаги и разрешил нам раскинуть свой лагерь за стеной, где в нескольких шагах дальше была ровная площадка на берегу речки, на которой могла поместиться наша палатка. Мы ее раскинули под защитой здания поста, так что Ибэ лишь слабо трепал ее. Верблюдов уложили с одной стороны палатки у самой стены, лошадей — с другой. Вода была под рукой. Что же касается корма для животных — дело обстояло плохо. С ночлега у ложбины, тянувшейся от Ала-куля к Джаланашу, мы увезли большой сноп нарезанного тростника для лошадей, но когда поднялся Ибэ, его пришлось бросить, так как ветер стал его так трепать, что задерживал верблюда, на котором сноп был привязан, и ясно было, что до ночлега мы сноп не довезем. Вблизи поста по долине кое-где росли кустики и пучки полыни и колючки, так что верблюды могли кое-что поесть, но для лошадей не было почти ничего. Когда мы устроились и повесили котелок с супом, я пошел на пост к начальнику. В одной половине дома в большой комнате помещалось 10 казаков, спавших на нарах в два яруса вдоль стен, а в другой комнате поменьше жил начальник, молодой офицер, и здесь же была его канцелярия. В конюшне, конечно, были лошади, на которых казаки разъезжали, осматривая пограничную местность; следовательно, должен был быть и корм для них, и я спросил начальника, не может ли он продать нам немного сена на ночь. Он согласился и велел притти в сумерки.

В течение дня казаки заходили к нам по очереди, мы угощали их чаем — не монгольским с солью и молоком, так как последнего у нас не было, но с баурсаками, конечно, уже не первой свежести, и леденцами, которые были в запасе для Кульджи. В разговорах я узнал, что пост отодвинут от самой границы, проходящей вдоль по Долине ворот, в глубь гор из-за Ибэ, который дует в зимнее полугодие довольно часто, а в самой долине достигает такой силы, что деревянный дом не мог бы выдержать ее — никакая крыша не могла бы устоять, а, пока дует Ибэ, нет возможности выйти даже за дверь. По всей долине, сказали казаки, нет ни одного жилья, ни одна юрта киргизов не устояла бы здесь. Юрты встречаются, и то только летом, когда Ибэ слаб и дует редко, в нескольких верстах в обе стороны от ворот.