— Как дела? — спросил Боб у них.

— Отлично! — закричали они хором. — Нам нравится в Булл-Бэй!

Наверное, Боб не ожидал такой их реакции, потому что выглядел подавленным после этого. Так и уехал, слегка ссутулившись, будто нес тяжесть на плечах. Я думала, что тоже останусь с тяжелым сердцем, но вместо этого испытала облегчение — грусть в моей душе была смешана с чувством свободы.

Та ночь вызвала у меня массу эмоций! Дети скоро пошли спать, но я никак не могла лечь — наверное, была слишком счастлива! Я выходила во двор и заходила обратно, повторяя про себя: «У меня есть дом! Свой дом!»

Не помню, который был час, когда я задула последнюю свечу и еще раз задержалась в дверях. Все, через что я прошла в тот день, — тетушка, Боб, Эстер Андерсон — казалось, случилось не со мной, а с кем-то другим. В тишине я слышала дыхание детей и отдаленный шум волн на берегу. Единственное, о чем я могла думать, так это о том, что мы наконец вырвались из Тренчтауна и что я стою — почти невероятно! — в дверях собственного дома. Я не могла решить, какой из этих двух фактов радует меня больше.

На следующее утро тетушка примчалась к восьми часам. На трех автобусах! Бедная тетушка! Она запричитала:

— Я всю ночь не сомкнула глаз, как я могла спать без детей? Без тебя? Посмотри на них — ты хоть купала их вчера вечером?

Я засмеялась:

— Да, тетушка, купала, не беспокойся. — Естественно, я их не купала — к тому времени, как мы прибыли и разобрали вещи, было уже совсем темно.

Но после приезда тетушки мы в тот же день пошли на берег и искупались, и дети были в экстазе! Вскоре один друг начал регулярно привозить нам воду в бочках, пока мое прошение об удобствах проходит необходимые инстанции. Нам первым в общине провели электричество, но не единственным — таким образом, наше присутствие было полезно и другим, что принесло мне немалое удовлетворение.

Постепенно все привыкли к мысли, что мы там живем, особенно после того, как я покрасила дом в красный, зеленый и золотой цвета и разбила сад. Я чувствовала себя по-настоящему счастливой, чего не было уже долгое время — потому что я делала то, что сама хотела. И более того, я была независима — если и не финансово, то хотя бы в том смысле, что жила сама по себе.

Некоторое время я отдыхала, ходила на пляж, бегала по утрам, готовила свежую рыбу. Потом наконец взялась за дела, которыми всегда занималась тетушка. Я сосредоточилась на детях, их обучении и всех остальных нуждах подрастающего поколения. Я чувствовала себя сильной и была горда собой. И начала предъявлять свои требования к Бобу. Вместо того чтобы жалеть его, теперь я говорила:

— Мне нужна твоя помощь. Я не буду наниматься прислугой на Ямайке. Ни к кому! Я буду заниматься здесь только определенными делами. Ты делаешь то, что хочешь, так что не забывай, что мы тоже здесь.

Но, как я уже говорила, Боб всю жизнь был очень щедрым — в этом смысле мне не в чем его упрекнуть. Ни разу не было такого, чтобы я что-то попросила и не получила. И если мы ссорились, потом он приносил мне цветы, или фрукты, или конфеты, которые я любила. А я капризничала: «Нет-нет». Пока все не становилось хорошо и он не становился хорошим — тогда я сдавалась и мы занимались любовью, а затем наступало время обещаний.

Хотя мы с Бобом оставались супругами до конца его жизни, Эстер Андерсон была не последней женщиной, с которой он связался. Думаю, я просто была уверена, что он не был для них «мужчиной на всю жизнь», а всего лишь «мужчиной на время». Я не дружила ни с одной из них, мне это было не нужно — их отношения с Бобом были «неофициальными», и он в основном держал их от меня подальше. А я соблюдала осторожность и не ходила туда, где могла на них натолкнуться. Мне не хотелось «пасти» его. Я пыталась думать, что Боб в большей степени любящий брат, чем настоящий муж, и примирилась с ситуацией. Я просила Господа о помощи в том, что я не могу изменить. Может быть, потому, что женщин становилось все больше, я видела в них все меньше угроз для наших отношений, хотя некоторые из них имели от него детей — мальчики, рожденные, когда я была в Делавэре, были не последними его внебрачными детьми, и впоследствии я даже взяла на себя заботу о многих из них.

Начало семидесятых было особенным временем. Для этого, я думаю, были причины. Боб оставался любящим отцом, я по-прежнему уважаю его за это. Иногда мне было больно и обидно, не стану отрицать, но я говорила себе: «Это не тот взгляд на вещи, которого надо держаться. Держись другого взгляда. Растафарианского».

Глава восьмая

«I KNOW A PLACE»

(«Есть такое место»)

До того как правительство приняло жилищную программу, Булл-Бэй считался очень нехорошим районом — там вовсю хозяйничали банды. Люди избегали бывать в тех местах. К концу 1972 года, когда мы переехали туда, страсти более-менее улеглись, но на первый взгляд перемены едва затронули это место. Как и в Тренчтауне, большинство домов было построено где попало и из чего попало, и бетонные муниципальные дома, как наш, встречались нечасто. Вокруг были заросли буша, маленькие фермы, прекрасное синее море и пляж (все, что я люблю!).

Как только мы вселились, я записала Шэрон, Седеллу и Зигги в местную начальную школу; Стивен был еще маловат. После школы ребята ходили в центр досуга, при котором был парк, где они могли играть в футбол с другими детьми. Иногда, провожая их в школу, я думала, что мне все это снится. И хотя, естественно, случались и грустные моменты, и веселые, я по-прежнему считаю, что именно там началась моя собственная независимая жизнь.

Но я решила, что по-настоящему я стану независимой, лишь научившись водить машину. Я пробовала раньше, или, если честно, скорее мечтала о том, чтобы научиться, но в Булл-Бэй это стало необходимостью. Платить за проезд на трех автобусах до Кингстона и столько же обратно было глупо. Да и времени уходила масса — дождаться автобуса, потом два часа ехать, а потом готовить ужин для детей… Просто нереально. Так что я всерьез взялась за дело.

Когда мы еще жили в Тренчтауне, у нас имелся большой старый автомобиль, который Боб купил по дешевке. Я проявляла интерес к вождению, но Бобу, как и многим мужьям, не хватало терпения учить меня. Поэтому я ходила на курсы — когда были свободные деньги, то есть нечасто. Однажды Боб припарковал машину у ворот, и я решила показать ему, что тоже могу водить. Я села за руль, сняла машину с тормоза, включила передачу и съехала вниз по дороге. Однако, когда нужно было развернуться, я не смогла найти задний ход. Собрались люди — они смотрели, как я сражаюсь с рычагом передач, и наперебой давали советы. Я послала кого-то позвать Боба, а тот в ответ передал, что не придет: я сама должна выбираться. Наконец пришел знакомый по имени Реджи, гитарист «The Upsetters», и пообещал помочь мне с задним ходом — что он и сделал, а потом довез меня до дома. После этого эпизода я решила, что больше ни разу не позволю себе так опозориться.

Когда мы переехали в Булл-Бэй, Реджи начал давать мне уроки. Потом он возил меня в Кингстон, куда мне было нужно по делам, или на Хоуп-роуд. Однажды он вез меня в нашем тогдашнем маленьком «моррисе-миноре», отвлекся и чуть кого-то не сбил. Я рассердилась и обругала его:

— Ты что, не можешь рулить нормально? Смотри куда едешь-то!

Думаю, ему это не понравилось, потому что он огрызнулся:

— Ну и рули тогда сама, если такая умная!

Я ответила:

— И порулю, вот увидишь!

Можно было на этом остановиться, но Реджи, видимо, хотел поссориться, потому что продолжал:

— Если тебе не нравится, как я вожу, что же Боб тебя не катает?

— Не вмешивай только сюда моего мужа! — закричала я.

Но Реджи не мог остановиться:

— И вообще, почему Боб тебя не учит водить?

Это было последней каплей.

— Вылезай из моей машины! — потребовала я и ткнула его кулаком — бац!

Он выскочил и, наверное, подумал про себя: «Посмотрим, как далеко она сможет уехать самостоятельно».