Этот страшный декрет повлек за собой усиление террора. Не хватало еще только закона о подозрительных[31].

Шевалье де Мезон-Руж был врагом, слишком деятельным и смелым, поэтому за его возвращением в Париж и появлением в Тампле последовали самые жестокие меры. Во многих подозрительных домах были проведены тщательные обыски. Но, кроме нескольких эмигранток, да стариков, пытающихся на склоне лет пререкаться с палачами, поиски не дали никаких результатов.

Естественно, это были дни, хлопотные для членов парижских секций, а, следовательно, у секретаря секции Лепеллетье, одной из наиболее влиятельных в Париже, было очень мало времени, чтобы думать о своей незнакомке.

Покидая улицу Сен-Жак, он решил попытаться обо всем забыть, но, как сказал его друг Лорэн:

Морис тогда ничего на это не ответил. Глубоко в сердце спрятал он все подробности того приключения, стремясь избежать навязчивых расспросов своего друга. Но Лорэн знал Мориса как человека жизнерадостного и импульсивного и, замечая теперь, что тот постоянно ищет уединения, о чем-то все время думает, с полным на то основанием опасался, что несносный мальчишка Купидон пустил стрелы в сердце его друга.

Шевалье, однако, так и не поймали, о нем больше не было слышно. Вдовствующей королеве, разлученной с сыном, ничего не оставалось кроме слез наедине с золовкой и дочерью.

Молодой дофин попал к сапожнику Симону, этому мучителю, который должен был в течение двух лет заменять ему отца и мать.

Наступил период относительного затишья.

Вулкан монтаньяров отдыхал перед тем как поглотить жирондистов.

Морис ощущал тяжесть этого затишья, как чувствуют в воздухе тяжесть перед грозой. Не зная чем заняться в часы досуга, кроме как целиком отдаваться чувству, если и не бывшему любовью, то очень на нее походившему, он перечитал письмо, поцеловал прекрасный сапфир и решил, подобно игроку после проигрыша, несмотря на данную себе клятву, предпринять последнюю попытку, пообещав себе, что она действительно будет последней.

Молодой человек много раз думал о том, чтобы пойти в секцию Зоологического сада и попробовать там навести справки у секретаря, своего коллеги. Но ему в голову пришла мысль, что его прекрасная незнакомка могла быть замешана в каком-нибудь политическом заговоре, и это остановило его. При мысли, что его чрезмерное любопытство может привести очаровательную женщину на площадь Революции и стать причиной того, что эта ангельская головка будет гильотинирована, кровь стыла в жилах Мориса.

Он решил попытать счастья сам, без чьей-либо помощи и сведений. План его, впрочем, был очень прост. Списки жильцов на двери каждого дома должны были дать ему первые зацепки, а последующие беседы с консьержами — окончательно пролить свет на эту тайну. У него, как у секретаря секции Лепеллетье, было полное право на подобные расспросы.

Поскольку Морис не знал имени своей незнакомки, он собирался довериться интуиции, даже не допуская мысли, что у такого очаровательного создания может быть имя не соответствующее внешнему облику. У нее должно быть имя сильфиды, феи или ангела: ведь пришествие этого ангела на землю должно было быть отмечено именем как пришествие существа сверхъестественного. Стало быть, имя безошибочно продвинуло бы его в поисках.

Морис надел куртку из грубого коричневого драпа, натянул на голову красный колпак и отправился на поиски, никому ничего не сказав.

С собой у него была узловатая дубина, которую в народе называли «конституция». В его руках это было серьезное оружие, по весу достойное самого Геркулеса. В его кармане лежало удостоверение секретаря секции Лепеллетье. Так что, он был защищен и физически, и морально.

Он снова прошел по улице Сен-Виктор, старинной улочке Сен-Жак, читая при свете угасающего дня списки жильцов, написанные то более, то менее разборчивым почерком на дверях каждого дома.

Морис уже подошел к сотому дому и читал уже сотый список, не надеясь, что найдет в списках имя, о котором мечтал и которое даст ему хоть какой-то след в поисках незнакомки, как вдруг какой-то бравый сапожник, увидев нетерпение на лице человека, читающего фамилии, открыл дверь, вышел, держа в руках кожаный ремень и шило, и посмотрел на Мориса поверх очков.

— Ты хочешь узнать о жильцах этого дома? — сказал он. — Спрашивай, я готов тебе ответить.

— Спасибо, гражданин, — пробормотал Морис, — я искал фамилию одного друга.

— Назови мне эту фамилию, гражданин, я знаю всех в этом квартале. Где живет этот друг?

— Он жил, припоминаю, на старинной улочке Сен-Жак, но боюсь, не переехал ли он.

— Так как же его зовут? Мне нужно знать его фамилию.

Захваченный врасплох, Морис некоторое время колебался, потом назвал первое пришедшее на ум имя.

— Рене, — сказал он.

— А чем он занимался?

Мориса окружали кожевенные мастерские.

— Он был подмастерьем у кожевенных дел мастера.

— В таком случае, — сказал какой-то буржуа, только что остановившийся рядом и глядевший на Мориса добродушно, но с некоторым недоверием, — следует обратиться к хозяину.

— Конечно, — подтвердил сапожник, — правильно, хозяева знают фамилии своих рабочих. А вот и гражданин Диксмер, он владелец кожевенной мастерской, у него более пятидесяти рабочих, и он сможет сообщить нужные вам сведения.

Морис повернулся и увидел высокого роста буржуа, со спокойным лицом, в богатой одежде, свидетельствовавшей о процветании его дел.

— Только, как заметил гражданин сапожник, — продолжал буржуа, — нужно знать его фамилию.

— Я сказал: Рене.

— Рене — ведь это имя, которое дают при крещении, а я спрашиваю фамилию. Все рабочие записаны у меня по фамилиям.

— Честное слово, — ответил Морис, которого этот допрос уж начинал выводить из себя, — я не знаю его фамилии.

— Как, гражданин, — сказал буржуа с улыбкой, в которой Морису почудилось больше иронии, чем тому хотелось бы, — ты не знаешь фамилии своего друга?

— Нет.

— В таком случае, ты его, по всей вероятности, не найдешь.

И буржуа, грациозно поприветствовав Мориса, сделал несколько шагов и вошел в один из домов на старинной улочке Сен-Жак.

— Да, действительно, если ты не знаешь фамилии… — произнес сапожник.

— Да, не знаю, — ответил Морис, который был раздражен и недалек от того, чтобы выплеснуть свое дурное настроение в ссоре. — Ты что-нибудь имеешь против?

— Ничего, гражданин, совсем ничего. Только, если ты не знаешь фамилии своего друга, то, как заметил гражданин Диксмер, скорее всего не найдешь его.

И сапожник вернулся в свою каморку, пожав плечами.

Морису очень хотелось взгреть гражданина сапожника, но тот был стар, слабость и спасла его. Будь он лет на двадцать помоложе, Морис устроил бы ему незабываемый спектакль равенства перед законом, но неравенства перед силой.

Тем временем на город опускалась ночь, догорали последние отблески уходящего дня.

Морис решил воспользоваться остатками света уходящего дня и пошел вглубь первой улочки, затем — вглубь второй. Он осматривал каждую дверь, исследовал каждый закоулок, заглядывал в каждый палисадник, взбирался на каждую стену, смотрел сквозь каждую решетку, в каждую замочную скважину, стучал в двери пустых лавок, не получая ответа. Так он потратил около двух часов на бесполезные поиски.

Пробило девять часов вечера. Было совершенно темно. Не слышно было ни звука, не было заметно ни малейшего движения. Казалось, в этом пустынном квартале жизнь прекратилась вместе с уходом дня.

Отчаявшись, Морис собрался было возвращаться, как вдруг в узком проходе блеснул какой-то свет. Морис углубился в темный переулок, не заметив, что в тот же момент чья-то любопытная физиономия, уже с четверть часа следившая за каждым его движением, спрятавшись в деревьях, возвышающихся над стеной, поспешно исчезла.