На следующий год первого апреля я пошла в магазин фальшивых бриллиантов, выбрала браслет в виде цепочки с чередующимися великолепно имитированными жемчугами. Положив браслет в коробку от настоящего ювелира, я на следующий день утром, когда муж сидел за кофе, послала к нему Лизу с этой коробкой и запиской: "Милый друг, я забыла тебе сказать, что я купила этот браслет за 6000 фр., и сейчас пришли из магазина со счетом. Не будешь ли мил прислать мне эти деньги?" Муж немедленно прислал деньги, черкнув на моей записке: "Очень рад доставить тебе удовольствие". Моя месть удалась, и я была в восторге. Весь день браслет красовался на моей руке, и я всем хвасталась подарком мужа, и только к вечеру открыла ему, что браслет фальшивый и стоит всего 100 фр., но денег ему не отдала. Он страшно смеялся и долго не мог забыть этой проделки.

Наконец мне удалось найти дом, вполне отвечающий моему вкусу и всем требованиям комфорта. Он был очень изящен, в строго выдержанном стиле Ренессанс. Потолки были расписные по золотому фону, очень красивый зимний сад и конюшни, прелестный, выложенный плитками двор и все современные удобства.

Мы зажили в Париже по-петербургскому, т.е. муж ходил в какие-то социологические общества, на какие-то заседания, много работал у себя по интересующим его научным вопросам, я же усердно, аккуратно посещала каждый день Академию Жюлиана. Мы часто бывали в опере, театрах, устраивали у себя вечера камерной музыки с участием Марсика и других артистов, а раз как-то пела Иветт Гильбер.

Нашим ближайшим соседом был художник Бона, у которого был рядом с нами свой дом. Мы познакомились. Он подружился с мужем, часто заходил к нам позавтракать и однажды, узнав, что я занимаюсь живописью, попросил показать ему мои работы и с тех пор часто давал мне полезные советы. В то время как муж позировал ему для портрета, он из дружбы ко мне пригласил меня параллельно с ним писать мужа в его мастерской. Это было очень приятно и полезно для меня, так как я могла таким образом проследить манеру мастера. Мы дружно работали, и время проходило очень интересно.

Мастерская и ближайшие комнаты у Бона походили на музей, так в них было красиво, художественно. Сам он был коллекционером старинной бронзы и рисунков Рембрандта. Во время перерывов наших сеансов, обходя по нескольку раз мастерскую, я любовалась этими красивыми вещами. Всю свою богатую коллекцию Бона завещал своему родному городу Байон.

Когда входили в дом Бона, то уже одна обстановка говорила о том, что тут живет художник в полном смысле этого слова. Не то у наших русских художников, даже самых крупных, которые почти поголовно живут в пошлой, безвкусной, чисто мещанской обстановке, не замечая этого убожества и уродства. Нет у них ни эстетических запросов, ни потребности в красоте и гармонии вокруг себя.

Из русских знакомых у нас часто бывал Де-Роберти, профессор социологических наук в Брюссельском университете, очень умный, интересный собеседник, с которым муж по целым часам говорил и спорил об интересующих его вопросах.

Одним из моих любимых развлечений было заезжать к Бингу. Это был человек, который любил и интересовался современным искусством и принес большую пользу новому движению, поддерживая и поощряя молодых художников, ищущих новых путей. У него был большой магазин, расположенный в четырех этажах, где можно было найти интересные картины, фарфор, майолику, мебель и даже ювелирные вещи. В том же доме Бинг имел мастерские, где работали различные предметы, больше всего мебель.

У Бинга работал тогда один молодой мастер, Де-Фер. Работы его были оригинальны и исполнены с большим талантом. Я заказала ему веер, и он сделал мне хорошенькую вещь. Разрисовал шелк и сам же сделал оправу. Впоследствии Де-Фер покинул мастерскую Бинга, открыл собственный магазин и сделался известным, но дальнейшие его работы уже не так мне нравились. Его первая манера была самая интересная и оригинальная, так что я очень рада иметь от него вещицу, исполненную в первый период его художественной деятельности. Это был талантливый и оригинальный декоратор.

У Бинга я покупала еще интересные вазочки Тиффани. В его мастерской мне делали красивые оправы для них, и у меня собралась целая коллекция. Я также скупала на аукционах, на выставках, у коллекционеров изделия современной керамики с целью иметь при себе произведения разных стран как образцы. В особенности это мне удалось на выставке 1900 года в Париже.

Я также очень увлекалась concours hippiques[39]. Мы выставляли наших лошадей и получали лучшие призы. Этот блестящий результат был всецело делом рук Киту, так как она главным образом заведовала нашим конским заводом. Мы покупали хороших нормандских лошадей, посылали на завод и, скрещивая их с нашим русским производителем хреновских кровей, получали великолепных выездных лошадей.

Хотя моя коллекция акварелей была уже довольно велика, но многих известных мастеров в ней еще не хватало. Чтобы пополнить эти пробелы, я пригласила себе в помощь одного молодого, начинающего художника, А. Бенуа*[40]. В то время он только еще начинал свою карьеру, и чуть ли не первой покупательницей его картин была я.

Отец Шуры — так звали Бенуа везде — не особенно доверял способностям сына и хотел, чтобы тот шел в адвокаты. Шура не слушал отца: его заветной мечтой было сделаться художником и поехать за границу для усовершенствования в своем искусстве. Но средств не было. Женившись очень молодым и имея уже семью, Шура не мог ехать, так как получал от отца всего сто рублей в месяц. Однажды он пришел ко мне, рассказал свое положение и просил меня помочь добиться своей цели, осуществить свою мечту. Я решила поддержать его и со своей стороны в течение трех лет выдавать ему по сто рублей в месяц, а также поручила ему приобретать для меня за границей акварели, открыв ему для этого особый кредит. Я должна признаться, что не все приобретаемые им картины соответствовали вполне моим вкусам. Много было у меня акварелей, которыми восхищался Бенуа и к которым я, наоборот, была совершенно равнодушна. Я часто винила себя за недостаток характера, но иногда мне всего дороже был покой, и я на все соглашалась, чтобы избавиться от целых часов споров и пререканий, думая, что когда-нибудь дома все переберу и ликвидирую ненужное…*[41]

В год нашего пребывания в Париже в Амстердаме готовился торжественный 400-летний юбилей Рембрандта[42], и мы с Киту надумали поехать туда посмотреть выставку, на которую были собраны со всего света шедевры этого мастера. Английский двор прислал самые лучшие экземпляры, Франция, Испания и множество частных коллекционеров приняли участие в этой выставке. Публика, посещавшая выставку, несмотря на то, что ее было очень много, соблюдала тишину, говорила шепотом, как в церкви. Чувствовалось веяние истинной красоты.

Из Амстердама мы поехали в Хаарлем на один день. Там хотелось видеть собрание картин ван Хальса, и могу сказать, что из всего путешествия выставка Рембрандта и эти картины ван Хальса произвели на меня одно из самых сильных впечатлений.

Хаарлем — крошечный, чистенький провинциальный городок, с тихим мирным житием. На улицах нет никакого движения, все точно спит, точно стоит задумавшись. Дома окружены садами, масса зелени, и там, где-то вдалеке, отодвинутый человеческими усилиями уровень моря, но не так, как мы привыкли его видеть, а неизмеримо выше, над нами. Чувствовалось, что море так высоко, что, если бы только прорвало мол, — мы моментально исчезли бы под водой. Черненькие дома (они все выкрашены там в черную краску) нисколько не мешали приятному впечатлению от города, а за городом, по сочным лугам, гуляли сытые коровы в попонах. На всем лежал отпечаток сытости, здорового, настойчивого и плодотворного труда. В особенности порадовало меня видеть рослых, здоровых спокойных женщин, с цветущими лицами, ненамазанных, неперетянутых, неизломанных, на которых глаз отдыхал.