— Молодец! Смело идет!

— Через две-три минуты и мы пойдем по этой тропе, — произнес штурман с некоторым смущением.

— Нас не так просто поймать. Будем бомбить с высоты четыреста метров.

Мы находились еще километрах в десяти от цели, а четыре прожектора уже начали шарить по небосклону, пытаясь схватить нас в свои щупальца. Зенитка молчала. Над Полтавским аэродромом висели светящие авиабомбы.

Прожекторы несколько раз скользнули по плоскости, по фюзеляжу нашей машины. Лучи скрещивались примерно на высоте тысяча метров. Мы шли гораздо ниже. Я хорошо видел взлетно-посадочную полосу и немецкие самолеты над ней.

— Командир, доверни чуть влево. Будем идти точно вдоль стоянки, — сказал штурман.

Через несколько секунд на стоянках вспыхнуло несколько самолетов.

Зенитчики открыли огонь, на разных высотах стали рваться снаряды. В ночное небо потянулись трассы. Забегали, заскользили лучи прожекторов, но наш СБ уже уходил от цели.

В ту ночь экипажи полка уничтожили на аэродромах Полтавы и Харькова двенадцать самолетов и взорвали несколько складов с горючим и боеприпасами...

Не успели мы прикорнуть тут же, под плоскостями своей машины, как раздалась команда: «По самолетам!» Едва рассвело наш полк вместе с частями авиации фронта наносил [60] бомбовые удары по участкам прорыва немецкой обороны южнее Харькова.

В течение трех дней советские войска, ведя напряженные бои, продвинулись вперед на 25–30 километров. Но враг, перегруппировавшись и подтянув резервы, 17 мая перешел в наступление крупными силами с решительной целью — срезать барвенковский выступ ударами с юга и с севера.

С этого момента и до победного завершения Сталинградской битвы на южном крыле советско-германского фронта ни днем, ни ночью не утихали жестокие бои, не угасали полыхавшие пожары на земле, не умолкал гул артиллерийской канонады и моторов самолетов в небе.

Имея большое численное преимущество, войска армейской группы «Клейст» и 6-й армии, двигаясь навстречу друг другу, соединились 23 мая в 10 километрах южнее Балаклеи, отрезав основную часть советских частей и соединений, действовавших на барвенковском выступе. На Юго-Западном и Южном фронтах оперативная обстановка для советских войск резко ухудшилась, немцы надолго перехватили инициативу. Чтобы сдержать натиск наступающего врага, наше командование вынуждено было вести сложную, маневренную оборону.

Резкую перемену боевой обстановки сразу ощутили на себе и летчики. Над важными объектами гитлеровцы основательно усилили средства противовоздушной обороны. Появились ночные истребители. Наземные войска организовывали мощные огневые заслоны. Наши аэродромы стали часто подвергаться налетам немецкой авиации.

17 мая, возвращаясь утром с задания, я попал над станцией Мерефа под плотный зенитный огонь. Вчера здесь были наши, а сегодня била вражеская артиллерия.

— Как ты узнал, что это немцы? — спросил штурман.

— У их снарядов шапки разрывов черные, а наши взрываются белым облачком.

Когда я доложил свои соображения заместителю командира полка майору Головину, тот не поверил:

— Ты что-то напутал. Наши наступают, они уже под Харьковом. Готовься к перебазированию на запад.

Вскоре мы действительно перебазировались, но только не на запад, а на восток. Давление противника так резко усилилось, что ни у кого уже не осталось сомнений в его намерениях... [61]

В ночь на 18 мая фашистская авиация дважды подвергла бомбардировке аэродром, с которого вел работу наш полк. В середине ночи, направляясь к своему самолету, я увидел в лучах посадочных прожекторов самолет Сидоркина, совершивший посадку. Здесь его сверху обстреляли крупнокалиберные пулеметы. Трасса пуль достигла прожекторов и заправочной линии. Прямая, как кинжал, она неудержимо быстро двигалась и ко мне, вспарывая землю. Я упал, но струя стремительно приближалась, как будто стрелок немецкого истребителя Ме-110 хотел убить именно меня. Податься было некуда, я неподвижно лежал, следя за этой горячей, смертельной струей, пока она не остановилась, вырыв глубокую яму возле меня.

«Бьет как ненормальный. Ведь так и убить можно», — подбодрил я себя и направился к самолету Сидоркина, который остановился посреди аэродрома. Не найдя никого в кабинах, я забрался на сиденье летчика, запустил моторы и зарулил на стоянку.

— Был посыльный и передал, что летный состав немедленно созывают на КП, — сообщил техник Шаповалов.

На командном пункте я застал всех работников штаба и несколько экипажей, в том числе и экипаж Сидоркина.

— Садись, пока отдыхай, Ефремов, — кивнул начальник штаба Терлецкий. — Есть важные сообщения.

— Что же вы, братцы, самолет-то бросили? — тихо спросил я Сидоркина.

— А ты видел, как он по нас бил? Вот послушаем, что скажут, пойду и зарулю, — недовольно буркнул тот.

За освещенным столом перед развернутой картой сидели Рассказов, Мауричев, Козявин, Головин и начальник штаба. Лица их выражали тревогу и озабоченность. Рассказов, подняв глаза от карты, подозвал к столу меня.

— Вот смотри, Ефремов, немцы прорвали нашу оборону на барвенковском направлении, со стороны Краматорска, Славянска, и движутся в сторону Балаклеи. Здесь их танки, — командир полка крестиком отметил точку на карте. — Сюда брошена вся наша авиация. С рассветом мы тоже нанесем удар по танкам двумя девятками. Сбор и взлет будут проводиться в темноте, в довольно сложных условиях. Группу поведешь ты. Подробнее поговорим, когда соберется весь летный состав.

Я вышел на улицу. Над аэродромом стоял гул наших самолетов. Вдруг в СБ, который делал четвертый разворот, с близкого расстояния ударила струя пушечного огня. Машина сразу загорелась и стала падать. «Мессершмитт» атаковал [62] еще одного бомбардировщика. Но там стрелок-радист был начеку, длинной ответной очередью он поджег истребитель врага.

Через полчаса на КП пришли штурман Ильяшенко и стрелок-радист Соколов. Они рассказали, что подверглись совершенно внезапному нападению вражеского истребителя. Самолет сразу вспыхнул. Барышников, очевидно, был убит и упал вместе с горящей машиной. Они же выпрыгнули с парашютами буквально у земли. Второй раз за короткое время Ильяшенко чудом избежал гибели. Первый раз, когда погиб Хардин, штурман с трудом выбрался из перевернутой машины, и вот теперь он выпрыгнул с парашютом у земли. Не успели присутствующие обсудить происшествие, как на КП пришли члены экипажа Бочина, сбившие фашистского пирата. Поздравлять товарищей было некогда — началась постановка задачи на боевой вылет.

В пять утра наши эскадрильи атаковали севернее Лозовой моторизованную колонну немецких войск. Сбросив бомбы по колонне с высоты шестьсот метров, мы обстреляли разбегавшуюся пехоту. Вражеские пули густо прошили небо. Со снижением в крутым разворотом я увел группу на восток. Два экипажа на подбитых СБ были вынуждены сесть в поле недалеко от аэродрома.

Выслушав доклад о выполнении задания, Рассказов спросил:

— Ну как там дела?

— Картина, которую мы увидели, напоминает обстановку первых дней войны в приграничных районах, — ответил я.

Вечером полк получил задачу: в течение ночи разрушить железнодорожный мост через реку Ворскла, южнее Новых Санжар.

В полночь, вылетев пятым, я был на подходе к цели. Над Ворсклой, в районе моста, в темном небе вспыхивали разрывы снарядов, сверкали зенитные прожекторы, на земле рвались бомбы, а в воздухе висело с десяток светящих авиабомб, которые в какой-то мере мешали прожекторам ловить наши самолеты.

На мост падали фугаски, ампулы с горючей жидкостью, мешки с горючей смесью. Но он пока был невредим.

— Кто-то накрыл цель! Есть прямое попадание в мост! — послышался в наушниках ликующий голос штурмана.

Это удачно сбросил бомбы самолет, шедший впереди нас. [63]

За несколько секунд до бомбометания три луча прожекторов захватили наш самолет, и зенитная артиллерия сразу сосредоточила на нем весь свой огонь. Щурясь от яркого света, я впиваюсь взглядом в приборы, пытаюсь точно выдержать боевой курс. Краем глаза замечаю небольшое пространство, озаряемое ослепительным светом, и сразу за ним — бездонную черную пропасть, наполненную багровыми взрывами зенитных снарядов. Разрывы все ближе и ближе. Уже слышно, как осколки градом бьют по СБ, и он слегка вздрагивает, покачиваясь от упругих ударов взрывных волн.