За Бахмачем, по Десне и на всем протяжении Сейма пылали города и села, клубились густой пылью прифронтовые дороги, вздымались к небу черные султаны взрывов.

На этот раз не удалось внезапно атаковать переправу. Еще на дальних подступах к Батурино немецкие зенитчики открыли ураганный огонь. Хардин, не меняя курса, начал снижаться, увеличивая скорость, и все самолеты, точно связанные невидимой нитью, устремились за командиром.

Пока ведущий штурман Ильяшенко выводил группу на [41] цель, все штурманы и стрелки-радисты беспрерывно вели огонь из пулеметов.

Эскадрилья била из тридцати пяти пулеметов. На малой высоте полета эффективность огня была исключительно высокой. Немецких зенитчиков на некоторое время удалось парализовать. Они бросали пулеметы и орудия, пытаясь спастись бегством. Огонь фашистов ослабел, стал торопливым и неточным. А наша группа шла в плотном строю на боевом курсе. Открылись бомбовые люки. Аэрофотоаппараты зафиксировали прямые попадания.

Эскадрилья тем временем круто разворачивалась за ведущим.

Через два часа полк снова нанес удар по переправе и скоплению вражеских войск на берегах Сейма. В этот раз первую девятку вел майор Рассказов, слева от него шел комиссар Козявин, справа — я, вторую девятку возглавлял майор Хардин.

Эскадрильи вышли на цель внезапно, на бреющем полете и бомбы замедленного действия сбросили с малой высоты. Все машины полка вернулись на свой аэродром невредимыми.

В полночь 9 сентября, сделав по два-три вылета, мы ехали в деревню, чтобы немного отдохнуть и собрать личные вещи. Завтра, после очередного вылета, нам предстояло перебазироваться на другой аэродром. Наземный эшелон под руководством инженера полка Поповиченко уже приготовился к дальнему переезду в район Зеньково.

Утром, перед восходом солнца, мы прибыли на аэродром. Самолеты стояли открытыми. Чистые, заплатанные, готовые взвиться в небо.

— Товарищ командир, самолет к вылету готов, — доложил техник-лейтенант Стрельцов.

— Запускай моторы и жди нас здесь. Упакуй все как положено, чтобы не терять времени при погрузке.

— Слушаюсь! — радостно блеснул глазами техник и побежал к самолету.

— Куда пойдем, командир? — спросил Николаев, разворачивая карту.

— Как указано в задании, — ответил я, разглядывая на карте район действий. — Будем искать и бомбить врага в полосе между Десной и железной дорогой Нежин — Конотоп.

— Давайте пройдем вот здесь, — водя карандашом севернее железной дороги, предложил Николаев.

Я согласился и предупредил, что патроны надо расходовать бережно. [42]

Мягко зарокотали моторы.

Под нами дымилась широкая степь, по дорогам проносились отдельные машины, мотоциклы, тащились повозки, шагали небольшие группы людей.

— Куда же делись войска? — спросил я штурмана.

— По-моему, основные силы немцев продвинулись дальше к югу, — высказал предположение штурман и предложил: — Давай-ка пройдемся туда.

Мы пересекли железную дорогу Бахмач — Конотоп. За Ромнами настигли колонну мотопехоты. Сбросили сериями десять стокилограммовых бомб. Пехота, как горох, посыпалась с машин, разбегаясь по полю. А через несколько минут прямо перед нами повис, распластавшись, как жаба, аэростат с черными крестами. Под ним болталась примитивная открытая корзина, в которой находились два захваченных врасплох гитлеровца.

Николаев длинными очередями спаренных пулеметов сначала ударил по гондоле, а затем по аэростату. Вспоротая пулями, вспыхнула оболочка баллона и вместе с гондолой горящими лохмотьями полетела к земле.

— Кор-р-ректировщик! Паскуда! — крикнул штурман. — Туда ему и дорога.

Внизу шел бой. В разрывах дымилась земля.

Далеко позади осталось поле сражения, промелькнули широкие нивы, леса. Впереди показался наш аэродром. Выпустив шасси, я с ходу произвел посадку и, сбросив в кабине парашют, скатился по крылу на землю. Там стоял только техник Стрельцов. Я распорядился, чтобы загружали самолет, а сам побежал в столовую.

В столовой на ходу перекусывали летчики-истребители. Я подошел к одиноко сидевшему лейтенанту, спросил, куда подевались официантки.

— Да тут нет никого с самого утра. Все ушли. И правильно сделали. А ты бомбардировщик? — спросил лейтенант.

— Да.

— Если у тебя есть самолет, давай жми отсюда, и немедленно. Наши сейчас улетают, а я остаюсь, — грустно произнес лейтенант. — У меня нет машины, подожгли, сволочи, прямо над аэродромом.

Мне стало жаль лейтенанта, предложил захватить его с собой.

— Нет, дружище, — решительно сказал он, выбираясь из-за стола. — Я здесь не один «безлошадный». И товарищей не брошу. [43]

Пожав лейтенанту руку, я побежал к самолету. На аэродроме горели неисправные машины, полыхали пламенем бочки с бензином и маслом, трещало и корежилось в огне здание столовой. Мощно взревев моторами, одна за другой стремительно набирали высоту стайки истребителей.

Прощай, киевская земля! Мы все к тебе скоро вернемся!..

Относительное затишье

Утром 19 сентября прибыла основная часть наземного эшелона нашего полка.

— Особых приключений в дороге не было, — докладывал инженер Поповиченко командиру полка. — Пришлось обходить заставы, населенные пункты, занятые немцами, даже строить переправы через речушки. Были короткие стычки с фашистскими разведчиками. Но все обошлось благополучно. Сумской с шофером остался у неисправной машины. Они должны скоро появиться...

Незаметно наступила осень с дождями, туманами, холодными ветрами. Наш полк вынужден был перелететь дальше на восток, в район Воронежа. К этому времени линия фронта на юго-западном направлении стабилизировалась и к началу ноября проходила через Ливны, Тим, восточнее Купянска, Красного Лимана и далее на юг. Наступило относительное затишье. Летали мало — мешала непогода. За октябрь и ноябрь каждый летчик сделал не более двадцати вылетов. Личный состав полка получил возможность привести себя в порядок и по-настоящему отоспаться.

В общежитии появился старенький патефон. В длинные осенние вечера частенько рассказывали то, что знали из прочитанного. Особенно интересовали всех героические дела советских летчиков, боровшихся в гражданскую войну против Деникина, Колчака, Врангеля, басмачей...

Однажды, помогая технику Стрельцову, я спросил, почему в последнее время стало часто барахлить зажигание.

— Моторы сильно поизносились, — ответил он. — Забрызгиваются свечи. Образуется плотный нагар, магнето начинает работать с напряжением, получается неполное сгорание в цилиндрах, отсюда хлопки, тряска моторов.

Поговорили и взялись за дело. Проверили и установили одно магнето, принялись за другое. Но в это время слабо моросивший дождь перешел в ливень. [44]

— Давай в кабину, — крикнул я Стрельцову, быстро взбираясь на крыло. Он так же проворно очутился в кабине штурмана. В машине было сухо и тепло. Тут-то и поведал мне авиатехник свою заветную мечту — стать истребителем. Я пообещал передать его рапорт командиру полка...

В один из особенно ненастных дней в полк возвратился шофер машины, на которой перебазировался Сумской. Шофер прибыл из госпиталя, где лечился после ранения, полученного в неравной стычке с гитлеровцами, во время которой погиб Володя Сумской...

* * *

Второй день свирепствует снежная буря. Ни пройти, ни проехать, а снег валит и валит.

Все до единого человека брошены на расчистку снега.

В полдень стало известно, что из Воронежа приехал командующий авиацией Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Ф. Я. Фалалеев, что он привез награды для личного состава полка и что обед будет немного позже, после торжественного вручения наград.

Окончив расчистку снега, мы быстро привели себя в порядок и собрались в столовой, по-праздничному нарядной и чистой. За столом, покрытым красным сукном, сидели генерал-лейтенант Фалалеев, майор Рассказов, комиссар Козявин и Виктор Шестаков, раскладывавший документы. На столе лежало много красных коробочек.