Трудно поверить, что телевизионные начальники, пришедшие на студию осветителями и разнорабочими, умудрились пропустить первую главу букваря. Однако «Новости» гоняли по эфиру так, словно их где-то украли и теперь не знают, как лучше припрятать.

Рядовые «новостийных» будней наконец не выдержали и написали коллективную петицию. Просили не трогать прежнее время выхода программы. Руководство, натолкнувшись на сопротивление, принялось бороться с ним изощренно и последовательно. Кого-то подкупили повышением зарплаты, кого-то – новой должностью, кого-то запугали – пенсией, сокращением, переводом на рутинную работу архивариуса. В общем, бунт был подавлен, причем дорогой ценой. Куда проще было бы выполнить вполне разумную просьбу.

Тут, видимо, работают мистические силы. Наверное, звезды приказывают каждые шесть месяцев менять расположение в программе передач именно «Петербургских новостей». Или же все телевизионное начальство поголовно страдает редкой болезнью, именуемой мнимой памятью, и воображает себя чем-то вроде коллективного рабовладельца, который готов искалечить дорогостоящую рабочую силу, но не позволит существу, купленному за деньги, учить хозяина жизни.

Открытый бунт повергал руководство в панику, а потому Савва и Маневич решили бунтовать на итальянский манер, только вместо сидячей забастовки у них будет «неснимучая». «Пусть повертятся без лучших репортеров!» – сказал на прощание Саша. В этот раз он в порядке исключения причислил к лику лучших не только себя, но и Савву. Перед лицом внешнего врага бойцы позабыли о распрях.

Лизавета тщательно сполоснула хрустальные стопочки и поставила их на решетку. По правилам, установленным бабушкой раз и навсегда, настоящий фарфор и настоящий хрусталь следовало вытирать льняным полотенцем, но после трех ночи Лизавета предпочитала забывать о некоторых незыблемых правилах. В конце концов, когда хочется спать, можно и не быть святее Папы Римского.

Масон, разбуженный шумом воды, жалобно мяукал: снова просил еды. И это при том, что помимо положенной ему порции каши он получил горсть «Китти-кэта» и обрезки от ветчины. Все-таки трудно жить, когда у тебя совсем нет центра сытости. А его, как известно, у кошек нет.

Но сколько таких, без центра сытости, топчет эту землю, причем не четырьмя лапами, а двумя ногами. По сравнению с ними Масон – ангел во плоти. Ведет себя вполне прилично, не убивает себе подобных, не грабит, не насильничает и практически не ворует. Только если забудут убрать «Вискас», так это не воровство, а провокация.

Кот крутился, выгнув спину, терся о Лизаветины ноги и заранее благодарно мурлыкал. Ее сердце дрогнуло, он получил еще немного аппетитных звездочек и замер у миски. А Лизавета ушла в ванную, медленно расстегнула пуговицы розового в бежевую клетку пушистого жакета в стиле «Шанель» и замерла, уставившись в зеркало. Она разглядывала собственное отражение, которое вдруг на мгновение показалось ей лицом совершенно незнакомого человека: упрямый разлет почти черных, с едва заметной рыжинкой бровей, золотистые глаза, тяжелые рыжие локоны. Бабушка, которая умела различать цвета, называла ее волосы бронзовыми. Сейчас большинство уверено, что бронзовый – это темно-зеленый.

Лизавета вдруг вспомнила, как сегодня по пути в кофейню встретила Сашу Байкова, свою несостоявшуюся любовь. Сильный, рассудительный, веселый, он несколько раз вытягивал ее из совершенно безумных авантюр, а потом долго ругал за неистребимую страсть впутываться в дурацкие истории. Саша утверждал, что Лизавету тянет на приключения, словно кошку на валерьянку.

После его выговоров Лизавета чувствовала себя виноватой и бросалась объяснять, что никуда не впутывается – это выходит само собой. Она не делает ничего особенного или, в крайнем случае, делает то, что считает правильным в предлагаемых обстоятельствах. А других обстоятельств ей никто не предлагает.

«Ты не только меня, ты и себя обманываешь! – кричал в ответ оператор. – Ты искательница приключений, на свою и на мою голову!»

«Это не я, – возражала Лизавета, – это эпоха. Эпоха в нашей стране такая, эпоха перемен!»

«Постарайся не впутаться в историю с перестрелками и погонями. Англия – страна тихая, и твои отговорки на меня не подействуют!» – так напутствовал ее Саша Байков в аэропорту Шереметьево, когда их группа улетала из Москвы.

Встречал он ее в Пулково пять недель спустя – с цветами. Лизавета тоже была с букетом, огромным букетом махровых роз, которых насчитывалось ровно тридцать три штуки.

Байков сразу понял, что она опять впуталась в историю, но вопросов задавать не стал. Они не ссорились, не выясняли отношений и почти перестали встречаться.

Лизавете было обидно, что он считает ее авантюристкой со склонностью к рецидиву. Вот и сегодня Саша Байков спросил, что с ней случилось опять, причем с такой интонацией, словно она где-то подцепила синдром Кройцфельда, или в просторечии, коровье бешенство.

– Машину мою грохнули, ты не слышал? – Лизавета старалась говорить беззаботно.

– Слышал… Помощь не нужна? – Он предлагал помощь тоном доктора, давшего клятву Гиппократа и теперь вынужденного лечить маньяка, который совершенно сознательно кушает опасные микробы, бактерии, вирусы и преоны.

– Вроде нет…

На том и разошлись. Лизавета опять почувствовала себя виноватой. Но разве это вина, что она не сумела стать такой, какой хотел ее видеть добрый и рассудительный, мужественный и снисходительный Саша? Она была взрывной, а не медлительной, упрямой, а не податливой, и еще она все время попадала в истории. Бог свидетель – не нарочно!

Лизавета облизнула губы и растрепала волосы – что-то уж слишком она увлеклась самокопанием – занятие вполне бессмысленное в любое время суток, а в пять утра особенно. Взяла с полочки тюбик с жидким мылом и принялась смывать грим. Делать это следует тщательно и аккуратно. Очень полезная процедура – моментально забываешь обо всех горестях.

Резкий звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Лизавета чертыхнулась: кого это принесла нелегкая?

– Сейчас! – Лизавета наспех заколола волосы и накинула халат. Потом подошла к двери, тронула замок и испугалась. Пять утра. А может быть, вернулся кто-то из ребят?

Маневич живет совсем рядом, минут пятнадцать ходу, а Савве ехать домой на метро. Он, наверное, вспомнил, что у него нет денег на такси. Лизавета перевела взгляд на часы. Странно, ребята ушли больше часа назад, так что это вряд ли забывчивый Савва. Странно и страшно, как четыре дня назад в «Астории», как недавно в студии. Нет, еще страшнее. Ведь возле ее парадной не сидит милиционер, как на телевидении, а теперь Лизавета знает, что опасность, которую она почувствовала в гостинице, – это не бред оскорбленного женского самолюбия и не игра больного воображения. Уже был взорванный автомобиль, уже убили Кирилла Айдарова, совсем недавно кто-то пытался сбить ее машиной. И зачем она откликнулась на звонок? Лучше бы сидела тихонько в ванной. Впрочем, тоже глупо – дверь небронированная, свет горит.

– Кто там? – Лизавета поплотнее запахнула халат.

– Сергей.

Он мог бы и не называть имя. Лизавета, прекрасно отличавшая по голосу даже полузнакомых людей, не могла не узнать этот глуховатый тенорок.

В классическом боевике запуганная неизвестными злодеями героиня распахнула бы двери и грушей повисла бы на шее освободителя, явившегося, будто ложка к обеду, спасти и наградить. Время давать финальные титры – даже глупые ежи в штате Айдахо поняли бы: Он явился, значит, Ей никто и ничто не угрожает.

Лизавета познакомилась с Сергеем Анатольевичем Давыдовым в полном соответствии с канонами жанрового кинематографа. И дальше все шло, как в слезливо-оптимистической мелодраме: встречи-расставания, ужины при свечах, рождественские огоньки в Будапеште. Потом, чтобы зритель не заскучал, подкинули немного ужастиков – взрывы, террористы. А теперь дело идет к счастливому финалу. Только Лизавета почему-то не чувствовала его приближения.

– Ты, собственно, зачем явился? – спросила Лизавета под лязг открываемого ею замка.