— Молодец, — сказал Василий, — будет ефрейтор что надо.

Наступил полуденный перерыв, и тот самый русый крепыш, на которого показал Василий, засунув руки в карманы, разминаясь и потягиваясь, прошел мимо них неподалеку. Асад сам не мог бы объяснить, почему, но он был уверен, что этот парень, как и все прочие, тоже веселореченец. Его в этом убеждало не только лицо, но даже самые незначительные движения, повороты головы, улыбка… Асад внезапно окликнул его по-веселореченски:

— Эй, друг, здоровья тебе, ты из чьих будешь?

Парень остановился, видимо недоумевая, огляделся и даже наверх посмотрел. Потом, поняв, кто окликнул его, не спеша приблизился.

— Я? — спросил он, вглядываясь в Асада и прищуриваясь. — Я Верхнего Баташева Исмаила внук.

— Касбот — это был он, — взглянув на Асада, сразу догадался, с кем говорит. О Хусейне Дудове и его семействе знало все Веселоречье. И никем, кроме как сыном исчислителя Хусейна Дудова, не мог быть этот худенький юноша в серой шинели с орлеными пуговицами. Об Асаде Дудове Касбот слышал и от Нафисат — он сопровождал Константина, присланного в Веселоречье русскими друзьями. Касбот на всякий случай опросил Асада, кто он такой, и, убедившись, что предположения его правильны, удовлетворенно кивнул головой.

— Жаль, мы с тобой на пари не пошли, я бы выиграл, — с торжеством сказал Асад, обращаясь к Василию.

— Да, — сказал Василий, вглядываясь в лица других новобранцев, кучкой расположившихся неподалеку, и начиная замечать в них что-то отличное от русских, прежде всего сказывающееся в позах: все сидели, подобрав под себя ноги, ни один не лежал облокотившись. — Но как же так? Ведь веселореченцев как будто не призывают в армию?

— А это, верно, добровольцы, — сказал Асад. — Хотя нет, не похоже, добровольцы в черкесках. Я вижу, много тут наших земляков, — сказал Асад Касботу, который, выбрав, где трава почище, привольно раскинулся на ней. — Неужто добровольцы?

— Все добровольцы, — ответил Касбот, кусая травинку и прищуренными глазами глядя куда-то вдаль. — Весною приезжал с фронта дядя мой, Кемал, который состоит при особе князя Темиркана. Звал нас в добровольцы — коня обещал, одежду красивую. Ну, а мы ведь все женихи. Мышь в мышеловку забежала — ни воли, ни сала. — Он так смешно сказал эго, что Асад расхохотался.

— Чего это он? — спросил Василий.

— Потом расскажу, очень забавно разговаривает, — ответил Асад.

— Да, — раздумывая, говорил Касбот, — никогда не бывало, чтобы столько веселореченцев в солдаты набрали, — так надо же кому-нибудь начинать.

— Тебе понравилось? — спросил Асад.

— А чем плохо? Как у бабушки под платком. О еде не думай — накормят, спать уложат. Гуляем, песни поем. — И он тихонько затянул:

со старательной и явно нарочитой придурковатостью выговаривая слова.

Тут и Василий, глядя на его смекалистое лицо, засмеялся.

— Смешно? А? — спросил Касбот, широко улыбнувшись, отчего стали видны белые зубы. Но тут он вдруг мгновенно переменил позу и сел, поджав под себя ноги. Усмешки на его лице как не бывало. — Слушай, братец, — сказал он Асаду, снизу вверх глядя на него своими небольшими синими и пристально-настойчивыми глазами. — Как сын Хусейна, которого каждый веселореченец чтит за его справедливость, прошу тебя, помоги мне в одном деле. Если поможешь, вот эта рука, — и он протянул сжатую в кулак с напрягшимися жилами большую руку и разжал перед ним сильные пальцы, — будет твоя рука, только помоги.

— Что я могу сделать? — ответил Асад.

— Ты вольный, ты везде ходишь, а ведь нам из казармы можно выбраться только тайком. Здесь в тюрьме томится одна несчастная, она, как и я, землячка тебе, а мне приходится теткой, ее Нафисат зовут…

Но тут внезапно, не докончив своей речи, Касбот с неожиданной легкостью вскочил и вытянулся.

— Разговорчики! — услышал Асад начальственно-гнусавый, нарочито растягивающий звуки голос. Это был тот самый невысокого роста унтер с рыжими усами, который обучал новобранцев.

— Земляшок, ваше благородие, князь Хусейн Дудов сыношек будет, — старательно вытягиваясь, ответил Касбот, нарочито коверкая русский язык.

— Вот, — сказал благосклонно унтер, обращаясь к Асаду, — толкуют, вассиястьво, насчет вашего племени, что искони к военной службе не способны, и когда нас из учебной команды выбрали, чтобы, значит, ваших обучать, веселореченцев то есть, так меня все товарищи стращали: не ходи, мол, Кучерук, — это я — Кучерук, — намаешься с ними. А получилось обратное: и строй понимают, и ружейный прием любят.

— Ружье давай, палка надоела, — сказал Касбот.

— Молодец! — вдруг вырвалось у Василия, который услышал в его словах то, чего, видимо, не услышал унтер Кучерук.

— Именно так, молодец солдат, — поощрительно сказал унтер, похлопав по плечу Касбота. — Если так будешь успевать, в учебную команду определим. — И, кивнув головой, он ушел, унося с собой крепкий запах махорки и дегтя, которым смазаны были его сапоги.

— Сейчас барабан будет, — сказал Касбот, обращаясь к Асаду. — Дай мне ответ, утоли жажду души.

— Все, что могу, то сделаю, — сказал Асад. — Приду сюда и все тебе расскажу.

Застучали барабаны. Касбот схватил Асада за локоть, тряхнул и сам же поддержал его, так как Асада это выражение благодарности чуть не свалило с ног.

Касбот от отца унаследовал то, что родичи его и односельчане презрительно-добродушно называли миролюбием. Это означало, что Касбот, так же как и Али, не любил из-за мелочных причин ввязываться в драку. Как и отец, он обладал сметливой трезвостью ума, за которую Али слыл в селении хитрецом.

Касбот всегда казался сонным, даже участвуя в разговоре. Слова он цедил сквозь зубы. И когда они вдвоем с двоюродным братом Сафаром, сыном Мусы, захватив по топору и одну длинную пилу, уходили на заработки в лесничество, казалось, они вполне под стать друг другу — двое хозяйственных молодых крестьян, у которых одна забота: потуже набить мошну.

Конечно, Касбот был миролюбив. Но после того, как он узнал, что Нафисат, связанную, с кляпом во рту, увезли в город, он места себе не находил. Ему все представлялось, что ее, как овцу, взвалили на арбу, и чувства оскорбления и мести, неутоленной мести, не оставляли его. Он не только последовал за нею в город, он, подкупив тюремщиков, узнал, что она заключена в глубоком подвале Новой крепости, и даже разговаривал с нею, — этот-то разговор и услышал Джафар. При всем ужасе этих темных ям, они имели ту особенность, что их амбразуры были над самой землей и при попустительстве тюремщиков можно было переговариваться с заключенными. Пристав Пятницкий, по доносу Кемала прибывший на батыжевские пастбища с целью изловить Науруза, неспроста вместо него захватил в коше у Верхних Баташевых Нафисат. Свою тактику изловления Науруза он построил на опыте охоты: если подраненную самку оленя оставить привязанной в лесу, самец непременно придет к ней. Потому-то Осип Иванович и оставил открытой ту узенькую амбразуру, в которую не мог бы пролезть даже ребенок: она давала возможность близким Нафисат слышать ее голос и говорить с ней. Осип Иванович Пятницкий уверен был, что Науруз придет к Нафисат.

Но пока только Касбот дважды, и то урывками, сумел поговорить с Нафисат.

Касбот не мог бы объяснить свою уверенность в том, что прохождение военной службы в Арабыни даст ему возможность освободить Нафисат. Он никому не рассказывал этих затаенных намерений, даже невесте своей Разнят, которая уговаривала его убежать в горы, как это сделали уже некоторые из «добровольцев», разочарованные тем, что ни коня, ни красивой одежды они не получили.

— Если меч сам тебе в руки идет, хватай его за рукоять, — ответил он своей подруге старинной поговоркой.

Однако на первых порах его надеждам не суждено было оправдаться. Из Красных казарм, в которых разместили запасной батальон веселореченских новобранцев, ясно видны были белые приземистые стены Новой крепости, и все же Нафисат для него оставалась недосягаемой. Он даже толком не знал, что с ней. Но то, что он мог хотя бы издали видеть белые стены ее тюрьмы, подогревало его надежду. Он был терпелив, настойчив, его изворотливая мысль не пропускала ни одной лазейки. И вот неожиданное знакомство с Асадом Дудовым открыло перед ним вполне осуществимую возможность.