Капитан расспрашивал его о матери и об отце.

— Елиадзе, скажи пожалуйста, что за фамилия, никогда не слыхал. Элиава Платон, был такой у меня друг, а Елиадзе — не из священников ли?

Саша несколько раз пытался перейти к делу, но капитан морщился, точно отведав горького, начинал махать руками и требовал от подпрапорщика музыки. Состоя на должности вахмистра отряда, подпрапорщик, как выяснилось из разговора, заведовал здесь строевой частью и в этой своеобразной воинской части, состоящей по преимуществу из вольнонаемных и все время находившейся на колесах, бездельничал так же, как и начальник его.

Саша, не упуская из виду своего штабного поручения, уже начинал терять терпение. Время у него было ограниченное, а нужно было еще во что бы то ни стало встретиться с глазу на глаз с Семеном Ивановичем. И вдруг сам Семен Иванович, не считая нужным даже постучаться, вошел в комнату, вытирая руки тряпкой, издававшей запах керосина.

— А, Иваныч! — обрадовался капитан. — Хорошо пришел! — Э-э, пить будем, гулять будем, а смерть придет — умирать будем! Знакомься, Саша, это мой помощник, механик, русский человек, а, скажи на милость, понимает грузинский обычай.

Семен Иванович назвался, крепко пожал руку Саше, налил себе вина, сказал несколько слов по-грузински, крякнул по-русски, закусил салом, вытер рыжеватые усы и спросил, обращаясь к Саше и весело поблескивая глазами:

— Зачем пожаловали, ваше благородие?

Глядя в его хитрые и ласковые карие глаза, Саша рассказал о поручении, которое ему дал подполковник Батыжев.

— Так, — помолчав, сказал Дьяков, хитро прищурив глаз. — Значит, от Эрзерума это будет к югу…

— Да, да, Киги, Огнот… — говорил Саша.

— Без карты, Филипп Мелитоныч, не разобраться…

— Э-э, зачем карта? Кахетинский выпьем по-кунацки, чтобы жили мы по-братски! — Батоно Филипе даже встал со стула, и судорожное движение, которое он сделал поврежденной рукой, так как здоровой опирался на костыль, должно было изобразить лихость.

— Нет уж, генацвале Филипп Мелитонович, — отводя руку с бокалом, сказал Семен Иванович, — война идет, значит вот разберемся с этим делом, а тогда и пить будем и гулять будем, но военное дело прежде всего.

— Вот сюда, ваше благородие, здесь моя контора, — возвысил голос Семен Иванович, чтобы услышали шоферы, стоявшие возле крыльца. Он любезно пропустил Сашу вперед в двери новенького, еще пахнущего деревом домика.

В первой комнате стояли канцелярские и чертежные столы. Сидевшие за столами писаря поднялись с мест.

— Сидите, господа, сидите… Аркадий Иннокентьевич, дайте-ка нам в кабинет сюда квадрат восемьдесят восьмой и восемьдесят девятый…

Худощавый, в пенсне юноша с настолько выдающейся вперед верхней губой, что она, похоже, вот-вот красной каплей упадет на стол, с готовностью встал с места.

— У меня карты с собой… — начал было Саша, но Семен Иванович быстро провел его к себе в кабинет.

— У меня есть догадка, что сей Аркадий является осведомителем охранки, потому-то именно его я и попросил достать карту. Мы начнем разговор в его присутствии. Он, кажется, ничего не подозревает, но, знаете, береженого бог бережет, и особенно при теперешних делах.

Вошел Аркадий Иннокентьевич с теми же картами генерального штаба в руках, которые у Александра были с собой.

— Вот, Аркадий Иннокентьевич, глядите, господин подпоручик хочет предложить нам интересный маршрут для прогулок, — говорил Семен Иванович, прикалывая карты к чертежной доске. — Итак, Сарыкамыш — Эрзерум…

— Простите, господин, господин… — сказал Саша, обращаясь к Семену Ивановичу, как если бы он его не знал.

— Зовите меня — Семен Иванович, — перебил Чабрец. — Я человек штатский, со мной можно без чинов.

— Так вот, Семен Иванович, здесь, не доезжая до Эрзерума, есть Кепри-кей…

— Так, Кепри-кей… Кепри-кей… Вот он — место нам известное. Ну и что же сей Кепри-кей?

— От него к югу, — остро очиненный карандаш Саши медленно полз по карте, — идет дорога.

— Ну что вы, господин подпоручик, какая там может быть дорога?

— Простите, Семен Иванович, но в данном случае вы ошибаетесь, — мягко остановил его Саша. — Это старая турецкая военная дорога, и так как назначение этих дорог состоит в том, чтобы по ним провозить пушки, то дороги эти следуют по естественным путям, в данном случае — по руслу горной речки, вот она… Недостаток этих чудовищно извилистых дорог искупается, во-первых, тем, что они всегда идут по твердому грунту; во-вторых, хотя во время дождей и снегопадов они наполняются водой, но вода быстро стекает.

— Возле дороги всегда есть возвышенные площадки, приноровленные для стоянки пушек, следовательно годные и для машин — ведь верно?

— То, что вы говорите, это просто чудо! — сказал Семен Иванович искренне. — Что вы думаете об этом, Аркадий Иннокентьевич?

Аркадий Иннокентьевич вяло кивнул головой; предмет разговора его, очевидно, не интересовал.

— А как насчет мостов? — живо спросил Семен Иванович. — Ведь достаточно одного хлипкого моста, и машина провалится.

— Мостов совсем нет.

— Как же это может быть? Ведь тут речки? Вот здесь, и здесь, и здесь.

— Я имел честь вам объяснить; что пушечные дороги всегда проходят по руслу рек. Да чего толковать, ведь ваш отряд обслуживал армию при Эрзерумской операции…

— Имеем благодарность его высочества, — сказал Аркадий Иннокентьевич.

— Вот видите, его высочества… — И карие глаза Чабреца заиграли таким весельем, что Саша закашлялся, чтобы подавить смех, и приложил платок к губам.

— Ну, так вы должны знать, что дорога, по которой шло наступление одной из наших колонн… Вот отсюда, с севера, в обход Кепри-кея, шло по водораздельному хребту, вот здесь, по Северному Армянскому Тавру…

— Неоднократно сам проезжал по этой дороге, но ничего не знал. Вы, Аркадий Иннокентьевич, знаете эту дорогу, это через Ольты? — спросил Чабрец.

Но тот, став у окна и своей долговязой фигурой заслонив свет, ничего не ответил.

— Что это вас заинтересовало, Аркадий Иннокентьевич? — спросил Чабрец.

— Какая-то женщина разговаривает с нашим часовым, — ответил Аркадий.

— Это никуда не годится. О чем могут быть разговоры? — вставая с места, сказал Семен Иванович.

— Если разрешите, я выясню, — живо откликнулся Аркадий.

— Что ж, выясните. И кстати пришлите мне… — Он подумал. — Старостин у нас где?

— В пути.

— А Куров? Тоже в пути?

— Тоже.

— Досадно… А Василий Гаврилов?

— Кажется, вернулся.

— Пришлите-ка его сюда. Надо какого-то боевого шофера послать съездить и разведать эту дорогу. Дело-то серьезное.

— Так точно. — И Аркадий Иннокентьевич быстро исчез, видимо довольный тем, что начальник отпустил его из кабинета, где шел разговор ему неинтересный.

— Ну, теперь, Саша, мы имеем по крайней мере час для разговора. Васю Гаврилова раньше он не найдет. Это наш товарищ, и он не только разведает дорогу, но и перевезет в машине все, что нам нужно.

— Неужто такой большой груз, что требуется машина? До сих пор я его без труда провозил у себя под седлом, — сказал Саша.

— Груз — во! — И Семен Иванович развел руками. — Да и зачем подвергать вас излишней опасности, вы нам еще пригодитесь.

Они взглянули друг на друга, и столько теплоты и сердечности было во взгляде у обоих, что оба смутились.

Семен Иванович пригнулся к письменному столу и стал возиться в одном из боковых ящиков его. Там что-то щелкнуло. Из потайного отделения ящика Семен Иванович вытянул лист печатной бумаги и протянул его Саше.

— Мы перебрасываем на фронт несколько десятков тысяч этого обращения — это первомайское обращение Тифлисского комитета и Кавбюро РСДРП.

«Вы, насильственно наряженные в солдатские шинели рабочие, крестьяне, вы, оторванные от рабочих станков и сохи, покинувшие семьи в жертву голоду… — читал Саша. — Вы истекаете кровью на позициях, а за вашей спиной министры и дипломаты торгуют вашей кровью, получают взятки, продают планы, извещают неприятеля о ваших движениях. Вы, наголодавшиеся и изнуренные, подставляете груди под пули и штыки, а вас обкрадывают интенданты, подрядчики и правительство, которое думает о своих карманах, а не о ваших нуждах.