Выхватив пистолет, Федоров крикнул вполголоса «Дима, за мной» и, выстрелив наугад по движущимся теням, бросился в лес. Дима понял выстрел командира как сигнал к нападению и открыл огонь веером по завалу, пятясь под прикрытие деревьев. В ответ прозвучали винтовочные выстрелы и призыв все того же голоса с придыханием: «Не стрелять! Взять живым!» Но Дима кучно ударил теперь по голосу и ринулся, как ему показалось, вслед за командиром, зацепился за корягу и потерял ориентир, пытаясь вывернуть на бегу заарканенную ногу. Прямо раздавались приглушенные команды. Слева — топот бегущих людей. Справа — треск и шум дерущихся мужчин.

Прилипнув к земле и прислушиваясь к шорохам. Дима понял: слева — дорога, справа — возня с пойманным зверем, когда медведь, попавший в расставленные сети, уже не страшен, а ловцы помогают друг другу, не суетясь, лучше справиться с добычей. Чувство самосохранения подсказало: не выдавать себя, притихнуть на время. Поэтому незадачливый телохранитель полковника осторожно заполз вглубь кустарника и притаился как заяц в траве, надеясь на его величество случай — авось пронесет.

Через некоторое время шум вокруг поутих и по громкой команде «Шабаш! Все к машине!» стало ясно: дело сделано. Можно не волноваться. Тем более что двое, проходившие мимо, вдруг остановились, спокойно перекидываясь фразами.

1-й голос: — Куда же подевался щенок?

2-й голос: — Щенок щенком, а шороху наделал больше, чем надо.

1-й голос: — Да черт с ним. Он никому не нужен. Задание выполнено, полковник в мешке. Что нам еще треба? Сто грамм да корка хлеба. Жаль ребят, пострадавших за понюшку табака.

2-й голос: — Дай Бог дожить нам до свадьбы-женитьбы, а там — хоть трава не расти. Пошли. А то сдуру и нас подкосит, если прижух где-то поблизости.

Тем временем возле машины завал разобрали. Спутанного по рукам и ногам полковника втолкнули на заднее сиденье «Эмочки», не снимая мешка с головы. Два стража молча уселись по бокам. Еще два молчуна заняли место впереди, завели мотор, подали машину взад-вперед и повезли пленника в обратную сторону. Долго кружили по лесным прогалинам и наконец остановились, как потом выяснилось, возле избушки лесника. Сняли с головы мешок, включили свет в салоне, и всю дорогу сопевший полковник воочию убедился, что попал в руки дебелых прислужников немчуры. Подошел немецкий офицер с крылышками в петлицах, и допрос тут же в машине принял частный характер.

— Значит так, Иван, — начал впереди сидящий «немец» чисто по-русски, развернувшись лицом к допрашиваемому. — Слушай внимательно, что будет говорить немецкий офицер, а я переводить. И не заносись, будь вежлив. Теперь твоя жизнь зависит от него, от новых хозяев, — пояснил ситуацию переводчик, показывая рукой на офицера, как бы отмежевываясь тем самым от немца. — Он хочет сделать тебе лестное предложение.

Немец, стоя у раскрытой передней дверцы, представился: — Обер-лейтенант Люфтваффе Вильде. Гер полковник, говорите ли вы по-немецки? Можете ли объясниться со мной без переводчика?

— Нет, — замотал головой полковник, решив притвориться полным профаном в чужом наречии.

— Гут, хорошо. Я буду краток. Развяжите ему руки. Я только что прибыл сюда, в расположение немецкой части, с важным заданием. Завтра я улетаю обратно. Вы можете полететь со мной, если согласитесь помогать германскому рейху.

— Нет. Вы окружены, и вам не выбраться отсюда живьем, — сквозь зубы процедил полковник, еще не опомнившийся от такого странного предложения. Он приготовился, что от него начнут вытягивать военные сведения, так или иначе связанные с его служебным положением или секретным пакетом, а тут эдакий разворот с интригующим началом. Лихорадочная мысль: правильно ли он выбрал линию поведения? Стоит ли их запугивать и склонять к добровольной сдаче оружия? — мешала ему сосредоточится.

— Вы плохо знаете возможности Люфтваффе. Если вы не согласитесь лететь со мной, пеняйте на себя. Вас передадут в руки гестапо. Там с вами будут разговаривать по другому. Я вам гарантирую свободу выбора профессии в немецких воздушных силах, хорошо оплачиваемую, и тайну состояния на службе германского рейха, если вы пожелаете.

— Нет. Я не могу положиться на лейтенанта, — неуверенно заявил допрашиваемый, сменив грубый шантаж на более реальную позицию разговора. — Покажите меня командиру соединения. Я хочу объясниться с равным по званию.

— Да, да — закивал головой лейтенант — Если командир захочет с тобой разговаривать, — недовольно фыркнул допрашивающий, переходя на фамильярный тон беседы. — Бросьте его в погреб. Пусть набирается ума, как нужно обращаться с немецким офицером, — лейтенант в летчицкой пилотке отдал честь, скорее по-привычке, чем из уважения, и скрылся в избушке.

— Да-а, осложнил ты себе положение, — отвернулся посредник, больше смахивающий на матерого предателя, чем на скромного переводчика бродячей шайки солдат, оказавшихся в тылу Красной Армии под сенью Беловежской Пущи.

Из машины пленника отвели в чулан избушки, предупредили: «Не вздумай ломиться, получишь по башке».

Прошло час или два, а снаружи ничего существенно не изменилось. Шелест ног и голоса за дверью поутихли. Может статься, и часовые задремали. В самый раз не спеша ощупать темницу на крепость. Облапав стены и потолок пальцами, затворник пришел к выводу, что избушка сложена на совесть и голыми руками устроить лазейку — пустое дело. Остается проверить запор. Неудачливый дипкурьер легонько постучал в дверь.

Снаружи — ни звука. Тогда он сильно нажал плечом. Дверь не поддалась даже на мизер, упираясь во что-то твердое, судя по всему, в добротный засов. Впрочем, если толкнуть сильно да еще с разгона, без шума и треска не обойтись. Для проверки: есть ли кто поблизости, он забарабанил кулаком по двери. Тотчас послышались шаги.

— Воды. Пить, — достаточно громко прохрипел узник.

— Не велено открывать, пока начальство не придет. Потерпи, не велика птица, — послышалось из-за двери.

«Что за начальство? Уговаривать будут или выпытывать? В каком разрезе я им нужен? В качестве предателя, помощника или податливой губки, из которой все сведения выжмут, а потом, в лучшем случае, расстреляют?» — подобные вопросы терзали голову полковника, избравшего тактику оттягивания окончательного решения, уповая на новые превратности судьбы. В конце концов придя к заключению, что нечего гадать на кофейной гуще, когда кофе отсутствует, а разумнее — выспаться, пленник целиком доверился мудрости русской пословицы: утро вечера мудренее. Однако мешала жажда, не давала сладко окунуться в забытье. Но все же усталость и вечное недосыпание взяли верх.

Проснулся он от стука и скрежета дверного запора. Сел поудобнее, разминая затекшую ногу. Дверь приоткрылась. Убедившись, что пленник на месте, охранники тут же каморку захлопнули, взяли на засов, не дав узнику опомниться, прибегнуть к нехитрой уловке затеять разговор, попросить воды, справить нужду по-человечески. И снова потянулись долгие томительные часы ожидания неизвестно чего.

Начальство пришло ночью на вторые сутки. Пленного вывели из чулана и представили немецкому офицеру в зеленом френче с серебристыми завитушками на погонах.

— Напрасно упираетесь, гер полковник, — с ходу пошел в атаку свежевыбритый начальник, сидя за столом, покрытым холстиной. — Старший офицер Люфтваффе улетает ночью. Вы тоже можете улететь с ним, если дадите согласие работать на Германию. Я могу написать рекомендацию.

— Со мной плохо обращались ваши солдаты. Держали в конуре без воды и еды больше суток, — ринулся в контратаку обиженный пленник. — Я тоже могу посодействовать вам выгодно выбраться из ловушки. Вы обречены на уничтожение.

— Вы плохо понимаете свое положение. Вас поймали не мои солдаты. Вы в плену у партизан национальной гвардии независимой Белоруссии, с которой мы сотрудничаем в борьбе против сталинских большевиков. Немецкие солдаты — культурные. Вы сразу убедитесь в этом, как только дадите согласие работать с нами. Принесите ему воды, — приказал начальник рядом стоящему фельдфебелю с блуждающим взглядом, выражающим тоску смертную по сну без задних ног.