Очнулся он от щемящих ожогов на затылке и руках, но долго не мог сообразить, где находится, почему вокруг темно и что навалилось на него сверху. На грохот прибежал братишка, рванул прикрытую дверь и завопил не своим голосом:

— Ванька уби-ился!

Пока тот звал на помощь, Ванька выбрался из завала и, как ни в чем не бывало, предстал перед перепуганной тетей Варей, из-за широкой юбки которой выглядывал обескураженный брат.

Все бы прошло незаметно, скрытно до прихода родителей, да сильно жгло руки и затылок. Поэтому кулаки, приготовленные для брата, он отвел назад и тем вызвал у тети сильное подозрение в нечистоплотности этих рук.

— А ну, покажи ладони! Что прячешь?

Кулаки пришлось разжать. И тут обнаружились страшные волдыри на руках. Заодно раскрылась тайна дырочек и желтоватых пятен на пальтишке, кое-где прожженном почти насквозь. Тетя смазала пострадавшие руки и шею простоквашей, а возвратившаяся с работы мать отстегала ремнем так, что пришедший к вечеру батяня только крякнул, выслушав скорбную повесть мальца, но за ремень не взялся. Только объявил, что теперь придется потуже затянуть поясок на животе, потому что пузырек с кислотой для лужения посуды вдребезги разбился и нечем теперь паять соседям домашнюю утварь.

В другой раз, уже без отца, ушедшего в армию Буденного, не в меру любопытный, к тому же голодный «разбойник», по выражению матери, решил основательно освоить примус, который магнитом притягивал его к себе. Как подкачивать керосин помпой, он уже знал. Но разжигать ему пока не доверяли из-за какой-то иголки. А тут подоспел непредвиденный случай. Мечтая об яичнице, догадливый мастер как бы чего пожрать собрал под стрехами воробьиные яйца, разбил на противень и дерзнул зажарить на плите. Но поленился канителиться с дровами. Хотелось по-быстрому. А вышло наоборот. Полдня провозился с заартачившимся аппаратом. Вымазался керосином, испортил коробок спичек, припрятанный матерью, да так и не зажег. Яичницу пришлось разогревать во дворе на костре. Как выяснилось потом, сломалась иголка на зажигательной головке.

В сараюшке для дров и всякой рухляди был у него свой угол, смахивающий на берлогу медвежонка. Здесь он хранил разные драгоценности, растерянные отступающими и наступающими войсками белых, красных, зеленых и просто вооруженных людей: искореженный приклад от винтовки, проржавевший маятник от часов, сломанный штык, стреляные гильзы, гвозди, камушки, пуговицы, пряжки, шпульки и прочие сокровища побежденных и победителей. Там он эти драгоценности перекладывал, чистил, сортировал, ремонтировал, а порой и сооружал из них какое-нибудь подобие пушки, крепости или поезда. До ракеты его фантазия не доходила, так как книг не читал, хотя и знал до поступления в школу все буквы и умел считать по пальцам до десяти.

Иногда он брал некоторые вещи с собой и показывал их друзьям, придумывая страшные истории их появления, ибо уже не помнил, где, когда и как находил ту или иную штуковину. В его кармане всегда можно было обнаружить все что угодно: от пульки до шнурка без металлической наковки. Он никогда не скучал, не слонялся по улицам от безделья. А все его лучшие помыслы были направлены на то, как быстрее научиться зарабатывать деньги. Много денег, чтобы досыта напиться сладкого чаю, отведать настоящих конфет в красивой обертке или купить упругий резиновый мяч, а не футболить по двору тряпочный.

Однажды на праздник после обеда мать поставила детям граненые стаканы с чаем и рядом положила по две грудочки пиленого сахара. В будни сахар выдавался по одному кусочку. Девочки выпили свой чай и ушли, а мальчики задержались. Договорились попросить еще по стакану.

Ваня на правах старшего взял инициативу на себя:

— Мам, можно выпить еще по стакану? Ради праздника?

Мать налила: — Пейте без сахара.

Ребята сникли. Ваня обиженно пробормотал:

— Какой же чай без сахара?

Сердце матери екнуло от жалости:

— Ну, хорошо. Пейте с сахаром. — И выдала еще по одной грудочке. Когда выпили, спросила:

— Ну, что, напились?

Младший замотал головой: «Нет». Старший грустно признался:

— Нисколечко. Хоть бы раз вволю напиться. Потом… хоть целый год не пить.

— А просить будете?

— И просить не будем.

— Ну, проказники! Ну, паршивцы! Никакой помощи от вас. Одна шкода. И за что бог послал мне таких обжор-истязателей?

— Мам, мы ж не нарошно. Вправду хочется. Мы все, что скажешь, будем делать. Честное слово. Правда, Сема?

— Правда, — поддакнул Семен, привыкший подчиняться брату.

— А-ах, ладно! Пейте, сколько влезет. Потом целый год не просите, — махнула рукой родительница.

Воспользовавшись заминкой, братья друг за дружкой сбегали на двор по-легкому и приступили к царскому чаепитию, ибо по их понятию только царь мог пить чай вволю. Единственное, что огорчало веселье за столом, так это строгая разнарядка на сахар: по одной грудочке на стакан. Однако каждый новый стакан давался все тяжелее и тяжелее. Жарко. Рубашки полетели под скамейку. Семен обмяк уже после третьей порции и никак не мог задрать ноги через лавку, чтобы выбраться из-за стола. Подошла мать:

— Ну, что? Довольны?

— Нет. Мне еще, — попросил Ваня, а сам подумал: «Куда бы незаметно вылить чай, а сахар прикарманить?» Но как ни велик был соблазн, а добрые правила игры взяли верх. И не потому, что вылить было практически некуда. Просто чувство достоинства звало к честному преодолению трудностей на пути к рекорду, которым хотелось похвастаться перед друзьями.

Самовар почти остыл. Мать налила четвертый. Ворчливо застрекотала свое, наболевшее за все годы лихолетья:

— У-у, ненасытная утроба. Когда тебя Бог образумит? Большой, а ума с наперсток. Весь в отца-расстебая. Бросил дом на произвол судьбы, и будь здоров. Выкручивайся как хочешь.

Ваня скривился:

— Холодный. Треба подогреть. — Пустился на хитрость: — Я сбегаю на двор, позову Семена. — И вылез из-за стола.

Мать взорвалась не на шутку:

— Ах, паразит! Не выйдет! Так ты будешь пить до вечера: наливать да выливать. Пей, не отходя от самовара! Должен же быть предел желанию!

Пить расхотелось.

Предел. Что это такое? Впервые он услышал это слово. И, не осознавая смысл его до конца, понял: все. Кончился праздник утробы. День опять завершится думой о новых способах добывания пищи.

Глава 3

Ум и сила

Безотцовщина — что палка о двух концах. С одной стороны понуждала самостоятельно заботиться о себе, не надеяться на дядю, а с другой — учила здраво осознавать ущербность чувств полусиротского существования, а потому и высоко ценить отца после его возвращения к детям.

Отсутствие главного кормильца семьи подстегивало к смелости и дерзости при изыскании источников питания. Подножный корм стал основным средством пополнения витаминной недостаточности.

Летом братья охаживали все доступные в округе деревья шелковицы, лесные угодья по берегам Луги, терновники, заброшенные сады и подворья, а зиму переживали подачками деда по материнской линии, очень благоволившего к ребятам. Богатый набор фруктов, потребляемых часто в недозрелом виде, да тыквенная каша на пшенке, порой замешанная и на макухе, помогли сохранить мальчикам отменное здоровье, несмотря на постоянное недоедание.

В эти трудные годы не раз приходилось отстаивать свою независимость от посягательств старших ребят на добытые трофеи, будь то «цацки», по выражению матери, всегда хранимые в кармане, или лакомые кусочки от свадебных пиршеств и воровских набегов на сад.

Чаще всего покушались на его добычу те, кто не знал его силу и норов, надеясь на легкий успех, но получали такой отпор, что потом их гонора хватало только на то, чтобы издали угрожать и обзывать несуразными словами, которые отскакивали от Ваниного добродушия, как горох от стены. Пацанва помоложе тянулась к нему по законам дружбы с младшим братом, чувствуя силу и благородство, не способные обидеть слабого. Сверстников привлекала не столько сила его, сколько изворотливость ума по части обнаружения вожделенной жратвы.