Какое-то мгновение я просто стояла там, широко раскрытыми глазами глядя на старую, покосившуюся дверцу прямо перед собой. В ней не было ничего особенного, просто я увидела кое-что боковым зрением, и теперь жутко боялась поворачиваться. Я не хотела смотреть на это. Не хотела видеть. Не хотела думать, не хотела приходить к ещё одним чудовищным истинам. Теперь уже я просто хотела прыгнуть с моста, независимо от того, сделал это до меня Габриель или нет.
Картина всё так же висела на стене, как и в день нашего первого визита. Девушка в белой простыне, помните, я говорила? В прошлый раз я, глядя на неё, заинтересовалась игрой света и тени на её обнажённой коже и в её тёмных волосах.
Или, простите, в её чёрных волосах. Теперь, думаю, это уточнение важно.
Ныне же меня заинтересовало совсем другое. Я медленно-медленно повернулась, проклиная себя за излишнее любопытство, но всё же повернулась. Иногда так бывает – не хочешь делать чего-то, знаешь, что хорошего из этого не выйдет, а всё равно делаешь, будто назло самому себе.
Мне нужно было взглянуть. Я должна была убедиться.
Какая, впрочем, разница? Я всё равно прыгну с этого чёртового моста! Теперь уж точно.
Когда я взглянула на картину во второй раз, я поняла, что эта девушка мне знакома. Это была Офелия де Вино, дочка нашего посла. Это именно она сидела полуобнажённой на белых простынях, стыдливо пряча лицо в ладонях. Я видела её сияющую улыбку между пальцами, я видела её блестящие глаза. И маленькую родинку на шее, которую я заметила ещё сегодня утром, когда Жан Робер показывал её фотокарточку… Это и впрямь была Офелия де Вино, но самым страшным оказалось не это.
С натуры её рисовал вовсе не Стефан Трауб, подающий большие надежды швейцарский пейзажист. И вовсе не Стефан Трауб так знакомо передал эти солнечные блики в её волосах.
Эту картину написал Габриель.
В ту секунду, когда я пришла к этому кошмарному по своей сути выводу, дверь за моей спиной скрипнула, и он зашёл в комнату своей обычной походкой, лёгкой и уверенной. Я резко обернулась в его сторону, до того резко, что волосы, высвободившиеся из причёски, больно ударили меня по лицу, а тяжёлые длинные серьги заколыхались в ушах.
– Жозефина! – С неподдельным облегчением воскликнул Габриель. Правда потом, заметив, какими глазами я смотрю на него, живо изменил выражение лица на более подходящее к случаю. Подозрительное.
Такого, какого я не видела у него прежде.
– Это ты, – дрожащими губами прошептала я. – Это был ты… Ты убил их всех…
Хуже всего было то, что Габриель, единственный, кому за прошедшие дни выдвигали эти чудовищные обвинения, не стал ничего отрицать. И придумывать себе оправдания он тоже не стал, хотя я так ждала от него этого! Господи, вы не представляете, как ждала я, что он развеет мои подозрения одной своей улыбкой! И если бы он сказал в тот момент: «Да как тебе в голову такое пришло?!» я ты тотчас же отбросила прочь дурные мысли, и, упав в его объятия, разрыдалась бы от облегчения.
Но он этого не сказал.
Он лишь спросил с усмешкой:
– И чем же я себя выдал?
Значит, всё-таки, правда? Господи, нет! Не может быть, не может быть, Господи! Это не мог быть он, это какая-то ошибка, это…
Боже мой.
Мне не могло, просто не могло так фатально не везти с мужчинами!
– Рисунок, – ответила я сдавленно, кивнув в сторону картины на стене. – Это ведь Офелия де Вино? Одна из твоих жертв?
– Легкомысленная девчонка, – прокомментировал Габриель. – Незабудка! Она обожала голубой цвет. И жизнь её оказалась такой же скоротечной.
Я зажала рот ладонью, и сделала шаг назад. Поздновато для отступления, вы не находите? Но, увы, слишком поздно я поняла, что за чудовище этот человек. Человек, который стоял сейчас передо мной и улыбался, как ни в чём не бывало.
– Как ты поняла, что картину написал я? – Спросил Габриель с лёгкой ноткой недоумения. – Я же сам сказал тебе в тот день, что это работа Трауба, чтобы не возникло лишних подозрений.
– И ты думал меня обмануть?! Меня?! – Я невесело усмехнулась. – Я достаточно хорошо разбираюсь в искусстве, чтобы узнать мастера по работе! В твоём случае это оказалось проще простого. Тебя выдала твоя чёртова неповторимость, Габриель, твой невероятный талант и твой удивительный стиль! Я видела альбомы у тебя в комнате. Я видела картины, похожие на эту, исполненные в той же цветовой гамме.
Я тогда решила, что он подражал какому-то известному художнику, а на самом деле это было не так! Я понимала, что уже видела похожие работы, но всё никак не могла вспомнить где. В домике у реки! Когда я увидела её в первый раз, я ещё не знала, как выглядит Офелия де Вино, и не могла сопоставить одно к другому. Господи, какой дурой я была!
А Габриель, наоборот, сказал:
– А ты оказалась ещё умнее, чем я думал, Жозефина!
Да уж, умнее. Умудрилась влюбиться в серийного убийцу, умудрилась лечь к нему в постель, и хотела бежать с ним…! Единственный вопрос, который волновал меня теперь – как далеко я бы убежала? Когда он планировал убить меня? Или он не планировал? Или он, действительно, был нормальным человеком в какие-то моменты своей жизни, а в полнолуние, например, становился одержимым, как в страшных сказках Эдгара По? Как… как вообще мыслит этот человек? Когда-то мне казалось, что я могу понять логику убийцы, и поэтому я спросила:
– Зачем…? Зачем всё это было, Габриель? Зачем ты убил их всех?
А может, у него, как и у меня, был какой-то свой мотив? Может, прав был Гринберг, когда говорил, что некоторые из них заслуживали смерти? Может, никакой он не психопат, а просто отчаянный, потерянный и несчастный человек, такой же, как я?
Я до последнего не верила в худшее.
Я всё ещё надеялась спасти свою любовь, которую недавно обрела.
Боже, я всё ещё на что-то надеялась!
Ровно до того момента, как он сказал:
– Они были красивые, Жозефина. Только и всего.
О, нет, я, видимо, всё же недостаточно умна для того, чтобы понять ход мыслей этого человека! И я, действительно, в полнейшем недоумении уставилась на него, делая ещё один незаметный шаг назад. Куда я пятилась? Куда собиралась бежать? Выход из домика у реки был один, и его загораживал Габриель, прижавшийся спиной к двери и скрестивший руки на груди. Наблюдая за моим страхом, он улыбнулся и покачал головой.
– …но не такие красивые, как ты, Жозефина!
Это, конечно, здорово, что вы признаёте мою привлекательность, мсье Февраль, но в данный момент меня это ничуть не утешает! Я продолжала смотреть на него со всё тем же выражением бесконечного разочарования и боли, и отходила назад до тех пор, пока не упёрлась в широкий дубовый стол. Дальше бежать было некуда.
– Мне так жаль, любимая… – Произнёс он, судя по всему, вполне искренне. По крайней мере, в голосе его я уловила искреннюю печаль. Или я и в этом ошиблась? – Жаль, что всё так получилось… Ты не должна была узнать. Господи, ну почему ты у меня такая любознательная? Будь ты чуточку глупее, всё вышло бы как раз так, как я и хотел.
– А как ты хотел? – Еле слышно спросила я, вжимаясь в этот чёртов стол, будто надеясь, что он исчезнет куда-нибудь, и я вместе с ним.
– Я хотел сбежать с тобою, Жозефина. И быть с тобой до конца дней. Ты была бы моей музой.
– А периодические убийства женщин были бы твоим милым хобби?! – Воскликнула я звенящим от отчаяния голосом. Он дрожал, как и моя душа, бьющаяся в агонии, точно птица, пойманная в силок. Я не знала, что мне делать. Я не знала, как мне жить дальше. Я не знала, чего боялась больше: самого Габриеля, или очередной ошибки, которую меня угораздило совершить.
– Мои милые хобби ни в коей мере не касаются! – Чуть грубовато ответил он, и нахмурил брови.
Я поднесла к губам теперь уже обе руки, изо всех сил стараясь не закричать. А мне хотелось, боже правый, как мне хотелось! Упав на колени, визжать в голос, схватившись за голову. О, нет, господи, нет! Он же был таким… чутким, нежным, заботливым! Он всегда так внимательно смотрел на меня, он ловил каждый мой взгляд, он сдувал с меня пылинки, он любил меня! Неужели всё это было притворством?