Нет.

Никакого «начать сначала», никакого второго замужества. Первого мне хватило с лихвой, я ещё долго буду помнить тот кошмар, через который мне довелось пройти по воле моего отца и Рене.

Отныне ничего, кроме лёгкого флирта и ни к чему не обязывающих связей. Раньше, будучи семнадцатилетней наивной дурочкой, я считала, что это грязно и постыдно. Мечтала о большой любви, чистой и светлой, и о собственном доме, полным детского смеха и счастья… А со временем поняла, что это всё сказки. Мало кому повезёт достичь этой идиллии. Большинство живут по-другому, и по-другому, оказывается, тоже можно! И ничего ужасного в этом нет. Попробуйте – и убедитесь сами.

Наверное, за это нас, французов, считают развратными. Очень зря. Мы просто куда более открытые и не делаем тайны из своих пристрастий, в то время как весь мир, погрязший в том же разврате, изо всех сил лицемерно скрывает свою истинную сущность. Поэтому они хорошие, благородные, а мы – распутные и развязные. Как бы не так!

Пока я пускалась в философские размышления о морали, в дверь мою негромко постучали. Кто это, в такой час? Закончив вытаскивать шпильки из волос, я тряхнула освобождёнными локонами, и пошла открывать.

Габриэлла, вот это сюрприз!

– Мадемуазель Вермаллен? – Я, признаться, всё ещё не верила своим глазам, но на всякий случай отошла, чтобы дать ей пройти.

– Мы можем поговорить, мадам Лавиолетт? – Спросила она тихонько.

Я заметила, что она нервничает, и нервничает сильно. С чего бы это? Закрыв за ней дверь, я жестом пригласила мою гостью присаживаться на одно из чиппендейловских кресел, обтянутых белой кожей, а сама села на пуфик возле трельяжа, спиной к зеркалу.

– Что-то случилось? – Как можно заботливее поинтересовалась я, стараясь не пугать её ещё больше. Пускай девочка видит, что я ничуть не сержусь на неё за поздний визит, и вовсе не собираюсь её съесть. Нет, в самом деле, из-за чего так переживать?!

– Я смею просить вас оставить в покое моего Габриеля.

А-а, теперь понятно из-за чего! Я подняла бровь, надеясь этим жестом выразить некоторое недоумение, непонимание, но Габриэлла испугалась этого ещё больше. Стянув перчатку с руки, она принялась нервно мять и комкать её, будто черпая силы из этого бессмысленного занятия.

– Я понимаю, это звучит невежливо, но, мадам Лавиолетт, прошу вас, войдите в моё положение, я… я люблю его!

– Это же прекрасно! – Совершенно искренне сказала я. Любовь, это, действительно, прекрасно, и не ищите иронии в моих словах! В кои-то веки вы её не отыщите. – Но, простите, причём здесь я?

– Ах, перестаньте, вы же всё понимаете! – Простонала мадемаузель Вермаллен, взмахнув рукой. – Он увлечён вами! Вы не могли этого не заметить! Даже я заметила, хотя я иногда бываю так слепа… Но то, как он смотрит на вас… он дышит вами! Он пылинки готов сдувать с вашего платья, и ему за счастье каждая секунда в вашем обществе! Он бы с радостью стал вашим рабом, если бы вы его об этом попросили!

Серьёзно? Хм.

– А эта затея с портретом? Господи, сколько Фальконе гонялась за ним, с просьбой написать её портрет, как умоляла, как упрашивала! На что он неизменно отвечал, что он рисует скорее пейзажи, а не портреты, и согласился только когда та предложила ему баснословную сумму! А я? Мне-то он и вовсе отказал! Не стал, упёрся, и ни в какую! А вас, как мне сказали, он сам попросил позировать? Боже, неужели вы не понимаете, что это означает?!

– Вы сгущаете краски, мадемуазель Вермаллен, – ровным голосом сказала я. – Это не означает ровным счётом ничего. Господин Теодор, художник из России, так же рисовал мой портрет, если вас это успокоит. И это ни в коем случае не подразумевает никакой тайной страсти между нами.

– Значит, и он тоже? – с обречённым видом спросила Габриэлла, как будто и не услышав окончания моей фразы. – Господи, неудивительно, при вашей-то внешности!

– Моей внешности? – Я рассмеялась предельно искренне. – Габриэлла, милая моя, давно ли вы смотрелись в зеркало? Вы само совершенство, говорю вам от всей души, без прикрас. Я мало встречала девушек, кто мог бы поспорить с вами в этой красоте. А ещё вы юны и очаровательны. И, я уверяю вас, я вам не соперница!

– Господи, господи… – Застонала она, взявшись за голову. – Ну почему вы такая милая? Ах, что вам стоило быть такой же, как эта противная Фальконе? Мне было бы гораздо легче говорить вам эти слова! А вы… слушаете эти мои ревнивые речи, успокаиваете меня… Ах, прошу, накричите на меня и прогоните прочь! Сделайте хоть что-нибудь, чтобы я смогла вас ненавидеть!

Приехали. Я удручённо вздохнула, и, встав со своего места, пересела к ней, опустившись на подлокотник её кресла. И, взяв её за плечи, развернула к себе.

– Послушайте, милая Габриэлла, я совсем не желаю с вами ссориться. Нам ни к чему быть врагами, и ваши претензии ко мне… слегка необоснованны, вот что, – с трудом мне удалось придумать нужные фразы, чтобы попытаться утешить её.

Утешить. Боже, какая ирония! О, да, мадемуазель Вермаллен, я с радостью вернула бы вам ваши же слова – ну почему вы такая милая? Зачем эта вежливость, к чему эти искренние мольбы, крики души, просьбы понять и войти в положение?

Если бы ты была такой же стервой, как Иветта Симонс, мне было бы гораздо проще! О-о, намного проще! И совсем по иному сценарию пошёл бы наш разговор. Я сама бы развязала войну за Габриеля, и выиграла бы её, без сомнения, если бы только ты начала по-другому, если бы только ты принялась угрожать мне, хамить или пытаться меня шантажировать! Не так уж и нужен мне был сам Гранье, но, клянусь, я бы соблазнила его из одного лишь принципа, назло тебе! Если бы только ты была такой же, как Иветта…

Но ты, милая Габриэлла, с этими слезами отчаяния в глазах, оказалась такой несчастной, что у меня язык не повернулся ответить тебе резкостью. С кем я собиралась сражаться? С ребёнком? С вот этим очаровательным невинным созданием, которое боялось меня до оторопи и даже не умело этого скрыть?

Боже, каким ничтожеством я почувствовала себя в тот момент!

Пришлось живо исправить ситуацию:

– Прошу, поверьте мне, дорогая, я не собираюсь мешать вашему счастью с господином Гранье! Я не увожу чужих мужчин, это низко. По себе знаю, каково это – чувствовать себя преданной, проигравшей коварной сопернице. Хорошего мало, и ваши страхи мне понятны. Тем более, если вы так его любите, а вы наверняка любите его очень сильно, раз не побоялись прийти ко мне.

– Да! – Всхлипнула она. – Очень люблю, мадам Лавиолетт! Моя матушка сказала, чтобы я выкинула из головы возможные разговоры с вами, она сказала, что такая как вы, не станет меня и слушать, и просто выставит за дверь, но я… я решила рискнуть! Он очень, очень мне дорог!

Такая, как я, да? Спасибо, мадам Вермаллен! Если что, я тоже не слишком-то высокого о вас мнения, так что наша неприязнь полностью взаимна!

– Я боюсь его потерять, понимаете? – Дрожащим голосом продолжила Габриэлла. – За день до вашего приезда он хотел о чём-то со мной поговорить. Я была уверена, что он собирался сделать мне предложение. А потом появились вы, и… Его словно подменили! Я спросила его, о чём он хотел поговорить в прошлый раз, а он сказал – ни о чём, так, пустяки… Он передумал, боже мой! Из-за вас, передумал! Мадам Лавиолетт, я так несчастна, что же мне делать?

Дурацкая какая-то ситуация, подумала я с усмешкой. Давай-давай, Жозефина, ну что же ты? Устроила свадьбу Франсуазе, так что же тебе мешает устроить будущее этой милой девочке? Подумаешь – именно с тем единственным человеком, которому удалось тебя пронять – да какая разница? Глядишь, так оно и лучше будет. Пускай он достанется ей. Пускай он достанется ей прежде, чем ты сама в него влюбишься!

– Я не претендую на его любовь, Габриэлла, – тихо сказала я. – Как мне вас в этом убедить?

Ответ, как выяснилось, у неё был готов заранее.

– Есть только один способ! Вам нужно уехать! Уехать из отеля, и тогда всё станет как раньше!