— Господин Президент, вы так говорите, будто мы не ваши подданные и на наше благосостояние вам наплевать.

— Но по какому, по какому праву вы собираетесь провернуть эту… этот… это прикрытое дефолтом предприятие?

— По праву хитрого. От каждого по способностям, каждому — по жадности.

— Живем только раз, господин Президент! — подал голос один из окопов напротив.

— Все живут только раз. Поэтому не надо жить за счет других, господа.

— Какой-то он тупиковый субъект. Где вы только его взяли, Виктор? — фыркнул ближайший слева сосед Виктора.

— Ничего, ничего, — поморщился тот. — Спор — это хорошо. В споре рождается истина. Так что давайте, давайте спорить!

— Правильно. Главное, чтобы младенец родился. А способ рождения — второстепенен, — примирительно пошутил Премьер-министр. — Кстати, на следующей неделе, господин Президент, вам надо будет выступить с речью. У нас ожидаются торжества.

— Что за торжества? Какой-то праздник?

— День Зачинщика Отечества. Зачитаете торжественное поздравление и примете с трибуны военный парад.

— А вы уверены, что людям необходимо видеть на трибуне меня?

— Именно вас. Государство — это мы, а Отечество — это вы.

— Отечество? — Сергей усмехнулся. — Действительно, Отечество — это не вы. Но и не я. Отечество — это народ. И очень жаль, и очень непонятно, что на обучение детей, лечение даже тяжело больных, достойную старость у государства денег нет. А есть они у него только на правящих воров! Виктор, не подскажете, они совесть у хирурга удаляют или уже и пилюли такие продаются?

— Ну, вы еще скажите, что политики хуже, скажем, проституток!

Премьер-министр рассмеялся, но смех его был не веселый, не задорный, призывающий всех последовать его примеру, а мрачный и даже угрожающий.

— Конечно, политики хуже проституток, — охотно согласился Сергей. — Последние торгуют только собой, а вы — судьбами других людей. Ваш дефолт не пройдет! Я его не разрешаю!

— Знаете, Сергей Николаевич, — Премьер поправил каску неизвестно откуда взявшимся пистолетом, который он явно желал продемонстрировать Сергею, — вы весьма похожи на ворону, которой кажется, что карканье ее чрезвычайно красиво и люди снисходительно отнесутся к тому, что она каркнет еще раз пятьсот. А в это время кто-то уже расчехляет ружье…

— Вы мне угрожаете?

— Нет, не угрожаю. Хочу лишь сказать, что нет такого сорняка, который нельзя было бы вытоптать.

— Ну, и пожалуйста! Объявляйте свой дефолт! — Сергей в сердцах сплюнул. — Все равно тут у вас все ненастоящее.

— Ошибаетесь. У нас все настоящее. Кроме вас. Вы можете быть Президентом, но если откинуть этот громкий титул, вы, в сущности, здесь никто и ничто. Я же здесь всё — что с вами, что без вас…

— Вот, вот — весь жизненный опыт говорит о том, что от нас ничего не зависит, но «Мегафон» продолжает утверждать, что будущее зависит именно от меня…

Премьер-министр не произнес больше ни слова. Болезненно, а может, недовольно морщась, он поднялся из окопа и направился к выходу. Тут Сергею открылось, что у пиджака Премьера обратная сторона — вся в медалях. Рассмотреть что-либо еще он не успел. Рядом жахнула светошумовая граната. Отовсюду послышались торжествующие и жалобные крики. В воздухе замелькали увесистые фрукты. Несколько из них залетело в окоп Сергея. Плод авокадо, будто хлесткий удар кулаком, разбил ему губы и чуть не выбил несколько зубов. Ответить тем же своим обидчикам Сергей не успел: кто-то поджег пару дымовых шашек, и всеобщая баталия была прервана всеобщей эвакуацией.

Вечер вновь начался в одиночестве. Таким его Сергей и задумал. Он просто лежал, уставившись в потолок. Правда, самого потолка он не замечал. Перед ним вырастали и множились картины из его жизни. Но не той, настоящей, а когда-то нафантазированной им. Жизни сладкой и желанной для каждого, кому о ней приходится лишь мечтать. Ему виделся литературный успех и сопутствующий успеху стандартный набор: деньги, машина, дом, жена. Не все могут стать богатыми и знаменитыми. Не все добьются даже среднего достатка. Таков уж мир.

Его мечтания были неожиданно прерваны монологом, обращенным им к самому себе:

— Ну вот, допустим, добился я успеха, стал знаменитым. Что происходит дальше? Я начинаю задирать нос. Но кто я теперь, и что я теперь? Почему я вдруг начинаю считать себя лучше других? А ведь я начну так считать. А лучше ли я, скажем, Гогена, человека, выбравшего нищету и безвестность, непонимание, даже презрение других, мечтающего не о золоте? Действительно, деньги не столько нужны — во всяком случае, не в огромных количествах, — сколько их просто хочется. Итак, именно Гогена мир считает великим, а не пишущего ради денег Висельникова. Хотя мнение мира тоже, знаете ли… Он и отребье, бывает, преподносит великими людьми. С мнением мира приходится считаться, но не более. Ведь не с мнением мира мы боремся, не ему пытаемся что-то доказать, когда стремимся стать кем-то значимым. Мы всегда, прежде всего, бьемся с собой. Хотя порою это и трудно заметить.

Сергей помолчал, осторожно потеребил распухшие губы и принялся рассуждать дальше:

— Достойные у меня мечты или недостойные — сейчас второстепенно. Важно то, что, если я здесь застряну, мне с любыми мечтами придется распрощаться. А какой мне от этого прок? Я здесь всего лишь лабораторная мышь. Не самая завидная роль. И что самое ужасное, от меня не зависит ничего. Мне нечего не остается, кроме как играть свою роль, кем-то вычерченную, хотя мне и не ясную. Странно… Эта Портупея — какая-то карикатура на человеческое общество, при том что само человеческое общество — тоже карикатура на общество, которым ему следовало бы быть. Какой цели подчинено существование Портупеи? Ясно, что ничего нового и революционного они создать не могут. Наука? Интересно, министерство науки-то тут есть? А даже если и есть, что здесь может быть за наука? И ладно если просто ее профанация, но ей здесь в принципе служить не могут. Здесь не может быть задачи двигать науку вперед. Здесь это не нужно. Они себя прекрасно чувствуют в своем нынешнем состоянии, и любой прогресс если бы и не убил их, то вызвал бы такой зуд во всем теле, что… Нет, сознательно ни на какой прогресс они не пойдут. Про наличие настоящих ученых лучше и не заикаться. Про искусство тоже. Наверняка поэты и художники здесь либо безумны, либо настолько преданы власти, что власть от их верноподданнических излияний тихо стонет.

Рассуждения Сергея оборвались. Что-то было не так. Не таким, как прежде. Нет, он не почувствовал вдруг невидимую угрозу или враждебность. Просто что-то изменилось. Но что?..

Сергей вздрогнул: в комнате появилось множество предметов, которых полчаса назад и в помине не было. Появились какие-то полочки, шкафчики, столики, этажерки. Убранство комнаты стало чрезвычайно детальным. На стенах проявились неровности, потеки…

«Потеки? В президентском дворце? Кто-то со мной забавляется или просто желает разнообразить мои впечатления?»

Его взгляд вновь вернулся к столикам и этажеркам. Все они были заставлены прелюбопытными безделицами, которыми можно любоваться часами напролет, забыв обо всем на свете. Забыв обо всем на свете… Забыв обо всем на свете! Сергей швырнул в стену фарфоровую статуэтку, изображавшую какой-то диковинный ритуал, и принялся с вызовом шарить глазами вокруг себя, вызывая на бой невидимого противника. Наверное, в своем гневе он выглядел не только прекрасно, но и грозно: противник почел за благо не высовывать носа, а так и остаться невидимым и неслышимым.

Сергей прекратил озвучивать свои мысли вслух и в целях конспирации принялся рассуждать про себя:

«Итак, что мы имеем? Кто меня контролирует? Виктор… Виктор — это ведь один из админов, так? Поэтому здесь он только днем, а по выходным его и вовсе не видать. А ночью? Швейцар — кто-то из ночных работников? Нет, он же говорит не как человек. Все-таки программа. Виктор, да, скорее всего, — администратор игры или модератор-подтиратор какой. Любитель же беллетристики — какая-то программа доступа. Ну, точно: швейцар же! Привратник, брандмауэр или как там это правильно называется? Надо его лишь правильно попросить о доступе…»