Самолет набит битком. Трудно передвигаться. Всюду грузы дрейфующей станции - приборы, продукты, оборудование, снаряжение. Помимо того, мы везли свой собственный неприкосновенный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, запасы меховой одежды, запасные части. В уголке штурманской рубки покоилось оружие - две винтовки, пятьсот патронов.

Подходим к 84-й параллели. Высота 1800 метров. Скорость хорошая - 180 километров в час. Ярко светит солнце. Внизу большие поля, опушенные торосами, много разводий и трещин. Термометр показывает минус 17, но в кабине было довольно тепло. Мы летели в меховых костюмах, не надевая шуб. Стромилов вел по радио непрерывную связь с Диксоном. Он всеми мерами допытывался у него, где Мазурук, но [120] Мазурук молчал, и никто не знал, куда он делся. Прошли 86-ю параллель. Впереди легкая дымка. Лед почему-то стал мельче, больше разводий, очень много мелких битых льдин. Все разводья затянуты салом или молодым льдом. Льдины покрыты снегом. Алеша Ритсланд непрерывно вел наблюдения и вычисления. Каждая минута у него на строгом учете. То он измерял секстантом высоту солнца, то определял снос ветром, то высчитывал путевую скорость. Его движения быстры, но не торопливы. Не оборачиваясь, он протягивал руку назад и, не глядя, но безошибочно, доставал различные карты, циркули, линейки. Изредка он просил меня:

- Скажи Василию Сергеевичу, чтобы вел для промера.

Я передавал его просьбу Молокову, и тот вел самолет так бережно, как молодая мамаша катает в коляске своего грудного младенца; Ритсланд в это время измерял угол сноса. Алексеев почему-то отстал. Мазурук прислал радиограмму: прошли 85-й градус, просим уменьшить скорость, догоним. Молоков убавил скорость на 30 километров. Прошел час, но Мазурука все же не видно. Лишь потом мы узнали, что Мазурук проскочил вперед еще тогда, когда мы кружились у кромки облаков. Следовательно, он шел впереди нас. Мы сбавили скорость, он, «догоняя», увеличил, и, таким образом, расстояние между нами все время росло.

Во время полета ходить по самолету запрещено: нарушается центровка, и пилотам все время приходится подкручивать стабилизатор. Но слишком сильно хотелось узнать, что делают остальные товарищи в необычном полете. Не каждый же день они летают к полюсу! Я попросил [121] разрешения у Молокова и прошел вдоль всего корабля. Под бензиновым баком, свернувшись калачиком, спал Сережа Фрутецкий, утомленный жаркой подготовкой. Гутовский непрерывно фотографировал лед, используя в качестве светофильтра цветные очки. Стромилов без шапки, с мокрыми волосами переписывался по радио с Диксоном. Шевелев не отходил от него ни на минуту, читая из-под карандаша донесения и немедленно отвечая на них. Ивашина следил за мотором, Молоков и Орлов вели машину, Ритсланд определял курс.

Как мало нас было в этом громадном самолете! Какое-то гордое волнение охватывало при этой мысли. Вот летят девять человек над ледяной пустыней. Их самолет - песчинка. Но люди уверены, спокойны, знают мощь и силу своей техники. Это волновало не меньше, чем сопоставление размеров Ледовитого океана и нашего самолета.

Широта 88 градусов 30 минут. Внизу бесконечные поля. Некоторые из них величиной, пожалуй, с Москву. Трещин мало, разводий почти нет. По ровной глади льдин тянулись морщины торосов. Поля покрыты снегом и нестерпимо сверкают на солнце. Ритсланд попробовал уловить кренкелевскую станцию радиокомпасом, но это ему не удалось. Алеша с сожалением выключил радиокомпас и возвратился к своим обычным приборам.

Подошел Шевелев.

- Смотри в окно, - сказал он мне. - Неровен час, увидим самолет!

Я смотрел во все глаза, но самолета не было. Нередко мне казалось, что вдалеке чернеет корпус машины, но, приблизившись, неизменно [122] убеждался в зрительном обмане - это или ропак, или трещина, или небольшая полынья.

5 часов 52 минуты.

- Полюс внизу, - сказал, проходя мимо меня, Ритсланд и, отодвинув крышку верхнего люка, полез к солнечному компасу, изменяя курс. Полюс ничем не отличается от своих подступов. Те же огромные ледяные поля с прожилками трещин, ровный снеговой покров, торосы по краям льдин. Высота 1675 метров, температура минус 12 градусов. Ничего особенного. Я подумал - как потом рассказать читателям «Правды» о внешнем виде полюса? С грустью убедился, что рассказывать нечего.

Направленный рукою Ритсланда, ведомый Молоковым, корабль шел по меридиану дрейфующего лагеря. Через несколько минут, передав управление Орлову, в штурманскую рубку вбежал Молоков.

- Алеша, смотри! - вскричал он, протягивая бинокль. - Лагерь!

Впереди по курсу виднелось какое-то черное пятнышко. Ритсланд всматривался долго и недоверчиво.

- Подождем, - сказал он уклончиво. - Конечно, лагерь должен быть по этому меридиану. Но что-то уж больно точно получается.

Однако через минуту в рубку вбежал Шевелев. Он кинулся прямо на шею оторопевшему штурману и, горячо расцеловав его, радостно вскричал:

- Лешка, чорт! Вывел все-таки. Легче двести тысяч выиграть, чем найти этот лагерь.

А лагерь уже был виден простым глазом. На снежном белом поле вырисовывались четкие [123] контуры самолета, пятнышки палаток, двигающиеся точки людей. На углу поля выложено «Т», ветер тянул черный дым ракеты. Молоков сделал круг над льдиной, посмотрел вниз и недоуменно сказал:

- Они хотят посадить нас по ветру - так аэродром длиннее. Но ветром может кинуть меня на машину Водопьянова. Лучше я сяду поперек аэродрома - рисковать так только своей машиной.

С величайшей осторожностью Василий Сергеевич подвел самолет к снежному покрову и бережно опустил его на импровизированный аэродром Северного полюса. Пробежав немного по льдине, самолет вдруг сделал гигантский скачок. Оказывается, правая лыжа наскочила на невидимый сверху здоровенный ропак. Шевелев испуганно кинулся к окну.

- Ничего, лыжа сработала, все в порядке, - сказал он, облегченно вздохнув.

Еще несколько секунд, и самолет остановился. Мы были на Северном полюсе.

Дни на вершине мира

26 мая - первый день на полюсе

Итак, мы на Северном полюсе. В окно видны бегущие к самолету юношески подвижной Шмидт, Водопьянов, Бабушкин, Папанин. Построившись коридором около трапа, мы пропустили вперед командира корабля Василия Сергеевича Молокова. Таков неписанный обычай: капитан сходит на новую землю первым. Друзья кинулись к нам, обнимали, горячо жали руки, поздравляли. [124]

- Как замечательно, что вы прилетели, Василий Сергеевич! - говорил Шмидт. - Тот факт, что вы прилетели сюда и так четко нашли лагерь, лучше всяких документов подтверждает каше место. Нас найти можно было только пройдя точно через полюс. Какой молодец ваш штурман!

Услышав последние слова, Алеша Ритсланд поспешно отошел в сторону. Глаза у него сразу стали пугливыми и дикими, как у молодого медвежонка. Этот замечательный человек очень не любил похвал. Когда его отмечали, он ощетинивался и был готов, казалось, защищаться до конца.

- Да, мы развернулись вокруг полюса, как у телеграфного столба, - подтвердил Молоков.

Сопровождаемые гостеприимными хозяевами здешних мест, мы осматривали ледовую территорию будущей зимовки. Она производила чрезвычайно внушительное впечатление. На большом ледяном поле, окаймленном торосистыми нагромождениями, стояли два громадных самолета. В стороне от них прижалось к земле несколько разноцветных палаток, лежали груды вещей дрейфующей станции. Но детальный осмотр льдины пришлось отложить. Папанин нетерпеливо тащил нас в свою кухню. Усадив экипаж на банки с продуктами, он вынул откуда-то из-за пазухи бутылку коньяку. Закуска была уже готова: еще издали увидев наш самолет, Иван Дмитриевич распалил керосиновую плиту и зажарил огромное блюдо колбасы.

Мы выпили, закусили. Молоков поблагодарил за внимание и кивком головы пригласил экипаж к выходу.