И тогда Шмидт распорядился отправить в глубокую разведку самолет Головина.
- Ложитесь спать, - сказал Шевелев летчику. - Через полтора часа подъем. [85]
И ровно в 6 часов, вежливо извиняясь, Шевелев разбудил Головина и его товарищей. Спустя несколько минут вездеход уже вез их на центральный аэродром купола. Пока механики Кекушев и Терентьев прогревали моторы, Головин проверил самолетный груз. Все было на месте. В крыльях и центроплане покоился полуторамесячный запас продовольствия, палатка, нарты, клиппербот, лыжи, оружие. Запели моторы. Штурман Волков, механики Кекушев и Терентьев, радист Стромилов заняли свои места. Все они были с головы до ног одеты в меха, на шлемах - темные очки, защищающие глаза от ослепительного снежного сияния. Головин окинул внимательным взглядом светлый горизонт, пожал руку остающимся друзьям и вскарабкался по крылу в кабину. Подошедший трактор вывел самолет на стартовую линию, летчик дал полный газ, машина медленно двинулась вперед и остановилась. Она была перегружена почти на полторы тонны, и снежный наст держал ее цепко и упорно. Посоветовавшись с Водопьяновым, летчик решил стартовать под уклон. Он развернул машину и бросил ее вниз. Стремительно набирая скорость, она покатилась под горку и в 11 часов 23 минуты повисла в воздухе. Красиво развернувшись, Головин пронесся низко над аэродромом, затем пролетел к зимовке, сделал над ней круг и лег на курс. Через несколько минут самолет исчез на севере.
- По машинам! - прогремела команда Водопьянова. - Ставь лампы!
Все с трепетом ожидали донесений разведчика. Сразу после вылета Стромилов установил связь с островом Рудольфа. Шмидт, Молоков, Шевелев и Спирин почти не покидали радиорубки, [86] читая радиограммы из-под карандаша возбужденного оператора. Головин эпически спокойно сообщил о пересечении параллелей. Вот они на 84-й, 85-й, 86-й… «Погода ясная, видимость хорошая, лед торосистый, много полей, все в порядке», - таково было содержание всех его радиограмм. Ободренные замечательными вестями, механики тяжелых самолетов в рекордный срок закончили всю подготовку. Один за другим рванулись пропеллеры. Открылись лыжи, занесенные метровым слоем снега.
- Отставить! - разнеслась по аэродрому команда. - Полюс закрыт облаками. Головин идет на высоте без единого окна.
На широте 88 градусов самолет Головина встретил облачную стену, набрал высоту и пошел над облаками дальше к северу. Вот он уже на рубеже 89-й параллели. До Северного полюса осталось немного больше ста километров. С огромным напряжением все мы следили за блестящим рейсом отважной пятерки. И вместе с чувством искреннего восхищения их храбростью росла тревога: а хватит ли у них бензина на обратный путь? Шевелев, Водопьянов и Спирин с карандашом в руках высчитывали расход и запас горючего. Получалось в обрез.
- Пусть возвращаются, - сказал Шмидт после некоторого колебания. - Мы не можем рисковать их жизнью. Но составьте радиограмму так, чтобы Головин, если уверен в обратном пути, мог рискнуть дойти до полюса.
Через минуту оператор выстукивал в эфир:
«Наберите максимальную высоту зпт посмотрите что впереди и возвращайтесь Рудольф тчк Шевелев». [87]
Головин продолжал полет. В 16 часов 32 минуты от него пришла лаконичная радиограмма.
«Широта 90 тчк под нами полюс зпт но закрыт сплошным слоем облаков тчк пробиться не удастся тчк легли обратный курс тчк Головин».
Все зааплодировали. Победа! Советские летчики на советском самолете достигли Северного полюса. Они доказали, что могут летать куда угодно, выполняя волю пославшей их партии и своего правительства. Чувство гордости за свою родину и великого патриотизма наполнило всех участников экспедиции. Мы все немедленно кинулись на аэродром. Но сколь переменчива погода Арктики! На купол ледника, где находится главный аэродром, наполз туман. Сначала он был редким, прозрачным, но постепенно плотнел, сгущался, закрыл солнце, и скоро уже нельзя было различить самолет в ста шагах. Затем наплыли облака. А на севере, в десяти километрах от острова, попрежнему светило солнце, на зимовке тумана не было. Мы разложили костры по углам аэродрома, но все понимали, что в таком тумане самолет благополучно приземлиться не может. Тогда Шевелев предложил принять Головина на маленькую площадку около зимовки, с которой обычно взлетал самолет Спирина. Иного выхода не было. Мы быстро разметили границы этого импровизированного аэродрома, выложили посадочное «Т» и приготовили дымовые шашки. Сообщили Головину план посадки. Но Головина не было, хотя срок его возвращения уже прошел. Самолет все время летел к острову по [88] маяку и вдруг как-то выпрыгнул из ведущей зоны и потерялся. По его сигналам можно было понять, что самолет где-то недалеко и кружит в районе Рудольфа, но не в силах найти его из-за облачности и тумана. Горючее в баках было на исходе, и положение экипажа могло стать трагическим. Все молча вглядывались в мутный горизонт. На розыски вылетел Мазурук. Он вскоре вернулся, не найдя ничего.
- Самолет! - закричал Ваня Шмандин.
Раздался общий вздох облегчения. С запада низко над открытой водой к острову несся самолет. Он со свистом промчался над домами зимовки и с ходу пошел на посадку. 22 часа 45 минут. Мягко коснувшись снега у буквы «Т», самолет побежал по аэродрому; неожиданно левый мотор остановился, и машина исчезла за горкой. Все опрометью бросились вперед. Вбежав на горку, мы увидели самолет. Он стоял на самом краю крутого спуска к морю. Понимая опасность положения, Кекушев и Терентьев на ходу выпрыгнули из машины и, вцепившись в стойки шасси, сколь могли, тормозили движение. Из кабины самолета вылез Головин. С трудом разминая затекшие руки и ноги, он устало и несколько деревянно поздоровался с восторженно встретившими его товарищами и сразу же прошел под фюзеляж. Отвернув краник бензинового бака, он долго смотрел на стекавшую вниз тонкую струйку горючего.
- Да, в притык, - тихо сказал он и, обернувшись, пояснил: - мотор заглох из-за недостатка горючего. Львович лежал у меня в ногах и помпой качал остатки.
Подошел Шмидт. Радостно обняв Головина, он горячо поздравил смелого летчика и его [89] экипаж - первых советских людей, побывавших в районе северного полюса. Головин охотно, но кратко отвечал на вопросы. Видно было, что он очень утомлен непрерывным одиннадцатичасовым полетом, усугубленным бессонной ночью.
Рассказ летчика Головина
- Пройдя над зимовкой, я взял курс прямо на север. Сразу за Рудольфом самолет попал в небольшую рваную трехярусную облачность Пришлось набирать высоту. Машину я вел по солнечному указателю курса, контролируя себя сигналами радиомаяка острова Рудольфа. Эти сигналы мы слышали до самого конца и по ним же шли обратно. Штурман Волков определял снос самолета ветром, вносил некоторые коррективы в курс. Время от времени он просовывал голову ко мне в кабину и передавал написанные им сообщения о ходе полета. Я просматривал их и передавал Кекушеву, тот - Терентьеву, потом - Стромилову, а последний - в эфир. Сложный путь.
Полоса чистой воды, окружающей остров Рудольфа, кончилась очень быстро. Дальше пошел битый лед, затем торосистые поля с большими разводьями. У 84-го градуса встретили первый настоящий паковый многолетний лед. Гораздо чаще, начали попадаться крупные невзломленные поля. Даже с высоты 1500 метров можно было заметить в трещинах торец льда. Это свидетельствовало о большей его толщине. Покров льда стал более одноцветным, лед был покрыт толстым слоем снега, встречались огромные льдины, на которые, в случае нужды, можно [90] посадить целую армаду тяжелых кораблей. Айсберги попадались только в начале пути, затем исчезли. Никаких признаков земли, сколько мы ни вглядывались, не обнаружили. А обнаружить, понятно, очень хотели! Приятно было бы найти в этом районе землю. Полет протекал ровно, без болтанки. Скорость колебалась от 160 до 186 километров в час.
Вскоре облака кончились. Миновали 83-ю, 84-ю, 85-ю параллели. Мы находились в местах, где никогда еще не летали советские корабли, но впечатление было такое, словно выполняли нормальную ледовую разведку где-нибудь в устье Енисея. Ветер почти не ощущался, было тепло: всего 10-12 градусов мороза. Когда пересекли 85-ю параллель, я заметил слева перистую высокую облачность. Она нас сопровождала на протяжении двухсот километров. Лед все время был одинаковый - девяти и десятибалльный. Моторы работали отлично, я спокойно летел дальше. На 88-м градусе левый мотор внезапно сдал. Инстинктивно выбрав место посадки, я уже хотел снижаться, но мотор опять заработал нормально. Оказалось, что при переключении баков немного заело подачу бензина. Лишь после я спохватился, что это происшествие в данную минуту меня не испугало. Подумав, сообразил: просто не успел. За 88-й параллелью наткнулся на облачную стену. Решил узнать, как далеко она простирается, и ее характер. К этому времени мы летели на высоте около 2000 метров. Пошли над облаками. Вначале попадались окна, потом они исчезли. Самолет шел над сплошным морем облаков - нигде никакого просвета. Так мы долетели до 89-й параллели. Вдруг Кекушев дернул меня за воротник и передал записку радиста. Шевелев [91] предлагал набрать высоту, осмотреться и повернуть обратно.