5

Сложен внутренний набор корабля. Во всю длину его тянется киль — спинной хребет, надежный и прочный. По обе стороны крепятся к килю ребра — шпангоуты. Их как бы стягивают идущие вдоль корпуса стрингеры. Бимсы — массивные двутавровые балки, поддерживаемые столбами — пиллерсами, — несут на себе тяжесть палуб и перекрытий.

Это остов, стальной скелет корабля, внутри которого бьется сердце — машина — и разбегаются во все концы и по всем направлениям кровеносные сосуды — кабели электропроводки, приводы, воздушные и водяные магистрали.

Заготовкой внутреннего набора и занималась теперь бригада Кащеева. С раннего утра до ночи били кувалды по сортовому железу. Ухая, обрушивал Кривущенко свой молот на раскаленный металл.

— Эй, братва! — кричал он в перекур. — Смотри на комендора с кувалдой! Редкое зрелище, так твою так!

— Да не ори ты, Федор, — поморщился Толя. — И так в ушах звенит.

— А ты что приуныл, малыш? — уставился на него этот неутомимый крикун. — О каше с молоком небось размечтался? Вот погоди, уж я сварю тебе суп с пиллерсами.

— Как-нибудь обойдусь без твоих супов.

— Ой ли? — Кривущенко сунул лучину в печку, прикурил. С треском загорелся в толстой самокрутке филичевый табак. — Устимчик, а верно я слышал? — Он подсел к Толе. — Вроде бы ты от своего пайка урываешь, таскаешь хлеб и сахар своему дружку в госпиталь. Га?

— А тебе-то что?

— Мне-то? Мне ничего. А ты смотри, кума, тебе жить.

— Отстань, — отвернулся Толя.

— Косте твоему паек положен? Положен, — не унимался Кривущенко. — Тебе положен? Положен. Не такое время, чтоб паек половинить. Вон Кащеев доходит, так и ты в доходяги тянешь?

Кащеев и верно «доходил». Надломила его блокада. Как притащится утром в цех, так сядет у нагревательной печи и погрузится в оцепенение. К нему подходили, обращались с вопросами, — он поднимал голову, смотрел невидящими, словно пустыми, глазами, бормотал неразборчивое. И все время жевал, жевал губами…

А сегодня его место у печи пустовало. Свалился, видно, Кащеев.

Вечером, перед концом смены, Толю Устимова вызвал к себе в конторку Троицкий. В этот вечер давали электроэнергию. Толе при ярком свете настольной лампы бросились в глаза резкие морщины, пересекавшие лоб строителя.

— Садись, Устимов. — Троицкий кивнул на стул. — Как с правкой бимсов? Много сегодня успели?

— С бимсами? Да не очень-то…

— Я тебя пригласил вот зачем. Обстановку объяснять незачем, сам знаешь. Кащеев совсем ослаб, мы его помещаем на две недели в стационар. Так вот. Вашу бригаду решено разбить на две. Одну возглавит Свиридов. Вторую… Пока не освободится с других объектов кто-либо из наших опытных бригадиров, вторую бригаду примешь ты.

— Я? — Толя даже привстал со стула. Уж не шутит ли строитель?

— Сядь, — сказал Троицкий. — Слушай меня. Мы перебрали всех до одного. Есть и другие кандидаты. Но я настоял, чтобы бригадиром был ты. Тебе, конечно, будет еще труднее, чем вчера и сегодня. Но, по-моему, ты потянешь.

Они помолчали немного, глядя друг другу в глаза.

— Товарищ строитель, — сказал Толя. — Ведь бригадиру… нужно командовать?

— Конечно. — Троицкий улыбнулся.

— Не могу, — вздохнул Толя. — Кто меня будет слушаться? Назначьте лучше Кривущенко — вот он потянет.

— Кривущенко, конечно, потянет. Я о нем думал. Но, во-первых, у него мало производственного опыта. А ты кончил училище. У тебя уже полгода рабочего стажа — это по военному времени не мало. Ты знаком с разметкой. Во-вторых, Кривущенко уйдет, как только мы закончим ремонт. А мы, видишь ли, должны думать о наших кадрах.

Снова помолчали.

— Толя, — сказал строитель, — если тебя поддержат твои товарищи, то все будет хорошо. А ребята тебя поддержат, в этом я уверен. По организации и учету тебе поможет мастер. По техническим вопросам помогу я. Ну, а командовать ты научишься.

Толя с сомнением покачал головой.

— В общем, подумай. Очень серьезно подумай. Проверь самого себя. Утром дашь мне ответ.

И Толя начал думать.

До сих пор ему приходилось отвечать только за самого себя. Сможет ли он отвечать за всю бригаду?.. Он отыскивал в себе бригадирские качества — и не находил их. Если б хоть голос иметь такой, как у Кривущенко! И строгости у него нет. И ростом мал… Кто ж станет принимать от него указания?..

Он вдруг испугался, что ребята улягутся спать, а он останется один на один со своими мыслями и будет мучиться всю ночь до утра.

— Ребята, — сказал он, — меня хотят назначить бригадиром.

— Чего? Чего?

— Бригадиром?

— Слышь, братцы, Тольку бригадиром ставят.

И Толе пришлось рассказать ребятам, обступившим его койку, о своем разговоре со строителем.

— Дело серьезное, — сказал Пресняков, сдвинув брови на переносице.

— Бригадир — это знаешь? Это ого-го! — сказал другой. — Организаторский талант иметь надо.

— Вот я и говорю, — упавшим голосом сказал Толя. — Я откажусь, ребята.

— Как это так откажусь? — строго проговорил Пресняков. — Тебе доверие, а ты — откажусь. Бери бригадирство, чего там.

Преснякова поддержали:

— Правильно! Нельзя отказываться!

— Знаний у меня мало, — сказал Толя.

— Брось! Ты у нас техническая голова.

— И командовать не умею…

— Подучишься!

— А чего нами командовать? Мы сами с усами.

— Только не очень-то прижимай, слышь?

— А если прижму? — спросил повеселевший Толя. — Обижаться не будете?

— Стерпим!

Утром Толя сказал Троицкому, что согласен.

Из нагревательной печи вытащили докрасна раскаленный бимс. Он светится и кажется прозрачным. Мальчуган в больших рукавицах ловко подхватывает его длинными клещами; два рослых молотобойца обрушивают на пышущий жаром металл тяжелые удары кувалд, высекая при каждом ударе снопы искр.

Красные отсветы пламени играют на худеньком, в пятнах копоти лица мальчугана. В карих, чуть раскосых глазах тоже то вспыхивают, то гаснут золотые искорки. Из-под шапки выбились влажные завитки.

Это бригадир Устимов.

— Переворачивай! — командует он. И, схватив гладилку — железную палку с загнутым плоским концом, — начинает водить ею по бимсу. Еле поспевая за ним, бьют наотмашь, с плеча, по гладилке молотобойцы.

Пот градом катит со всех троих. Вытирать нет времени: нельзя дать металлу остыть.

Толя бросает гладилку, хватает деревянный шаблон, прикладывает его к бимсу то тут, то там. Дерево дымится и потрескивает, вот побежали по нему голубые огоньки. Но Толе уже ясно, где еще бимс нуждается в правке. Снова в его руках гладилка. Снова грохот и снопы искр…

— Загонял ты нас сегодня, бригадир, — говорит Кривущенко, бросая кувалду и садясь возле остывающего выправленного бимса. — Нет, уж лучше ты не ходи к нам на корабль. А то еще поставят тебя командиром отделения — это ж мы пропадем при такой строгости.

— Как швед под Полтавой, — поддакивает второй молотобоец, тоже матрос с тральщика.

— Зачем я к вам пойду? — отвечает Толя, сворачивая длинную цигарку. — Мне и здесь хорошо.

Уже вторая неделя, как он бригадирствует. Сразу же на него навалилось так много забот и хлопот, что Толя даже как-то не успел хорошенько подумать, получается у него или не получается. Работали с утра до ночи, а то и ночь прихватывали, если портовая давала электроэнергию, — и думать о чем-то другом, кроме правки бимсов и шпангоутов, просто времени не оставалось.

Внешне его отношения с ребятами почти не изменились.

Утром он обходил с графиком бригаду (Троицкий оставил в его бригаде одну молодежь) и говорил обыкновенным, не каким-нибудь там «бригадирским», голосом: «Леша, тебе сегодня вот это надо сделать. А тебе, Николай, такое сегодня задание…» И Леша, и Николай, и другие кивали, задавали два-три вопроса — каков срок, как с шаблонами — и принимались за работу. Принимался за работу и Толя. Днем он еще раз обходил бригаду. Вечером проверял выполнение дневного задания. Случалось, что кто-нибудь не укладывался в норму. Ну как тут быть? Не мог, не умел Толя сделать выговор тому же Леше, с которым не так еще давно, в ремесленном, они вместе гоняли в «казаки-разбойники». Скажешь ему, а он, пожалуй, обидится, пойдут разговоры: задается, мол…