Изобретатель, например, пил мало, зимой и летом ходил в сандалиях без носков, чем жил — неизвестно, но каждый день аккуратно являлся в ресторан и заказывал салат из капусты. Если официантка, раздраженная таким мизерным заказом и вообще его странным видом, делала ему замечание, что являться в ресторан без носков неприлично, он тотчас вытаскивал из кармана пару новых носков, даже с ярлыком, и хлопал на стол: «А я с носками!»
Анализатор пил крепче и тоже жил неизвестно на что, но каждое утро покупал пачку свежих газет и внимательно их прочитывал, изучая всякое смещение и перемещение кадров. Почему-то именно в этом деле он обладал феноменальной памятью и мог назвать руководителя любой области и края не только в данный период, но и в любой отрезок времени. Сегодня ты великий чин, а как полетел с постов, то упоминание о тебе хлорофосом из всех энциклопедий вытравят, и если где и останешься, то разве по недосмотру. Бывало так, что где-то спор возникал до мордобития и требовалось его разрешить. Слово анализатора в таком случае считалось крепче архивной справки с печатями и вознаграждалось бутылкой, которую он торжественно приволакивал в комнату Матвея.
Тимофей был передовым бригадиром еще в те времена, когда Матвей работал в «Амурском воднике» и не раз писал о нем. Падение его началось, когда одна центральная молодежная газета печатала о нем большой очерк «Тимофей — горячее сердце». Его избрали делегатом какой-то конференции. Дали ему слово — передовой бригадир, рабочая косточка, железный стержень. Железный стержень как вылез на трибуну да пошел брякать не по шпаргалке, а от ума, который за разум зашел, о мировом преобразовании — еле с трибуны его стащили. Тут же отвезли, проверили — вменяем, но порет ахинею и стоит на своем. Подлечили немного и выпустили, и пошел бродить по белу свету Тимофей — горячее сердце, пока Матвей не подобрал его аж во Владивостоке у какой-то урны, привел домой и отогрел. А с виду парень хоть куда, можно снова на конференцию, только через каждые полчаса глотает нитроглицерин — посадил горячее сердце на горькой — да глаза разъезжаются и лихорадочно блестят: сразу видно, на трибуну выпускать нельзя даже со шпаргалкой.
А теперь вот жили Иноземцев и Шутинис. Иноземцев как приехал по вызову Матвея, сразу на полмесяца закатил голодовку, все сидел в углу и сосредоточивался. Потом стал печатать талмуд «Звезды и мы», в котором подробно рассказывалось, под какой звездой кто родился, каким характером обладает и что его ожидает за поворотом. Так Матвей узнал, что родился он под знаком Близнецов, то есть воздуха, покровитель у него Меркурий, бог торговли, искусств и жуликов, знаток тайн магии и астрологии, что Близнецы умны, схватчивы, имеют разносторонние интересы и среди них обретаются великие люди и гении.
До чего же хитрая наука астрология! Как ни примеряй, а что-нибудь подойдет, особенно если очень хочешь поверить. А кто не верит в глубине души, что он гений?
О работе Иноземцев не заговаривал, но в перерывах между голодовками ел и пил исправно. Правда, он подрядился вылечить гипнозом и голодовкой не то от артрита, не то от радикулита одного местного бюрократа, заставил беднягу поститься и ходил регулярно морочить ему голову сеансами гипноза, в результате почти убедил его, что тот вылечился. Позже больного с сильнейшим приступом уже не артрита, а целого букета болезней увезли в больницу, но и тут Иноземцев выкрутился, объяснив все происками межзвездных сил.
Сейчас, жадно пожирая утиную гузку, он доказывал, что нужно питаться только сырой крупой или пшеницей.
— Утром две морковки, на обед горсть распаренной крупы, на ужин яблоко, и проживешь двести лет. У меня статья есть.
— А если тебя кормить отрубями? — заинтересовался диктор. — Сколько протянешь?
— Еще спартанцы питались так! — размахивал обглоданной костью Иноземцев. — После целого дня военных упражнений они получали по горсти зерна и удовлетворялись этим.
— Кстати, спартанцы жили в среднем до тридцати лет, — вставил Матвей.
— Потому что воевали! Они не умирали своей естественной смертью.
— И не оставили после себя никакого культурного наследия, — добавил Вадим. — Были, как говорится, и сплыли.
Шутинис прибежал сюда еще осенью в дождь, как мокрая бездомная кошка, удрав от своего работодателя, известного куркуля Билыка. Тот ловко воспользовался новым постановлением, поощрявшим личную инициативу в решении продовольственной проблемы, и в районе рыббазы основал целую свиноферму. Ему отпускали по льготным ценам корма, выделили списанную доходягу лошадь, и он объезжал столовые и ресторан, собирая объедки в молочные фляги, и привозил все это на ферму. Для ухода за свиньями, самой грязной работы, нанял двух бичей, совсем уж опустившихся и бесправных, живших где-то на чердаке, — Шутиниса и Харчева. Платил он им по сто рублей в месяц. Этого еле-еле хватало на прожитье да еще иногда на пару бутылок.
Бичи терпели-терпели и взбунтовались. Получив зарплату, решили смыться в областной центр, но куркуль в аэропорту перехватил их и пригрозил выдать милиции. И бичи покорно вернулись на ферму сгребать навоз и разливать помои отъевшимся хрякам, которые в будущем обещали куркулю баснословные прибыли.
И все-таки они сбежали в конце концов, и Шутинис прибежал к Матвею, о котором слышал от какого-то алкаша.
Матвей сказал просто: «Живи пока здесь», хотя совершенно не знал его. Потом ему пришлось жестоко раскаяться, как уже раскаивался не раз, но уроков не извлекал и снова привечал проходимцев.
Из угла появился с видом сомнамбулы Петя Шрамов, хороший, открытый парень. К Матвею он пришел с проектом мотоциклетного пробега с Крайнего Севера через Магадан, Иркутск, степи Средней Азии, Талды-Курган, пустыню Каракумы с победным финишем на киевской улице Крещатик. Он разложил географическую карту с тщательно вычерченным маршрутом, список участников (нашлись и такие), смету расходов, график движения и просил зажечь проектом кого-нибудь из журналистов, чтобы те выступили в его защиту, — местные бюрократы зажимают. Самое странное, что Матвей действительно зажегся проектом, убедил Окрестилова написать такую статью и ее даже опубликовали. И лишь когда они протрезвели и на статью стали поступать отзывы специалистов, пестревшие ругательствами, оба поняли, что этот мотопробег может соперничать только с атомной кукурузосажалкой Иващенко.
Растолкали спящих на тахте. Первым очнулся бородатый — землепроходимец Старухин, что в штопоре, в кошмарах, все гонялся за снежным бараном. Почесал всклокоченную бороду и сказал глубоким басом:
— Опять снежный баран снился…
Оклемался и второй — руководитель кружка юных столяров Чужаков: маленький, с черными хитрыми глазками, с торчащими в разные стороны реденькими светлыми волосенками, напоминающий пьяного воробья в очках. Он сразу же стал в позу и запел:
— Доро-о-га-а-а… вдаль ведет…
У него был приятный голос, правда, сейчас осипший, и он постоянно выступал в самодеятельных концертных бригадах, отправляющихся в глубинку, даже солировал, сам себе аккомпанируя на баяне. Мало того, он написал множество песен о Севере на стихи местных поэтов, которые исполнялись самодеятельными коллективами. Он уже считался корифеем, местным композитором-самородком, и не раз даже поднимался вопрос об издании его песен отдельным сборником — они действительно звучали хорошо. Но каждый раз сборник с треском проваливался: стихи, на которые самодеятельный композитор писал свои песни, не выдерживали никакой критики.
Матвей удовлетворенно оглядел присутствующих. Все убежденные перекати-поле, легкие на подъем, застрельщики, как он их называл, позаимствовав определение из какого-то крикливого газетного заголовка: «Застрельщики славных дел».
— Эти любое славянское дело застрелят…
«Застрельщиков» ничто не держало на земле, вот и несла словно бы центробежная сила все дальше и дальше от осередка земли, пока не выносила наконец на берега Северного Ледовитого, а дальше некуда, не то понесло бы и дальше.