Старшина Штефан Лунгу родился в селе возле Яломицы. Жил себе счастливо с родителями, сестра и брат его обожали, оба были младше него. Все было хорошо до того дня, когда…

Ему было восемь лет. Он стоял возле ворот и сквозь забор смотрел, как на улице играют дети. Штефан делал это каждый день, когда игра была в разгаре. Он прижимался лицом к деревянным планкам, которые не пускали его туда, к детям, но потом забывался, и ему казалось, что он тоже там, на улице, и участвует в игре. Мама никогда не позволяла ни ему, ни брату с сестрой выходить со двора. Ворота запирались на замок. Вероятно, поэтому его так сильно тянуло на улицу — запретный плод сладок.

В тот день он взобрался на ворота и смотрел на улицу сверху. В руках у него был ломоть хлеба, но он забыл про него, увлекшись, как всегда, игрой детей. И вдруг он заметил, что какой-то старик не спускает с него любопытных глаз. Штефан вздрогнул и испуганно соскочил с ворот, но старик успел схватить его за руку.

— Не пущу, не пущу! — шутливо грозил он и смеялся.

Штефан между тем оправился от испуга, потому что узнал старика — он жил на соседней улице, и тоже начал смеяться. Он знал, что жена старика и его дети умерли, и он остался один, других родственников в деревне у него не было.

— Мне есть хочется, — сказал вдруг старик, шмыгнув носом, как ребенок. — Может, отдашь мне свой хлеб?

Не говоря ни слова, Штефан взобрался наверх, на стойку ворот, вытянулся изо всех сил и передал старику ломоть хлеба. Тот поблагодарил и отошел. Однако, сделав два-три шага, он вернулся и с любопытством спросил:

— А ты чей? — Он задал этот вопрос шепотом, испуганно поглядывая то в один конец улицы, то в другой. — Ты материн или отцов?

Мальчик не понял вопроса, и старик его повторил, все время озираясь с опаской, как бы кто не услышал:

— Скажи, ты чей? Материн или отцов?

Мальчик все так же недоумевал. Старик больше ничего не спросил и наконец ушел, жадно жуя хлеб.

Какое-то время его не было видно, но потом он опять появился. И сразу же спросил, все так же опасаясь, как бы его не услышали:

— Ну, ты мне так и не сказал, чей ты. Отца или матери?

На этот раз мальчик не растерялся:

— О чем ты говоришь, дедушка? Что значит — отца или матери?

— А как же, ты не знал, что ли? — удивился старик.

— Что я должен знать? — изумился мальчик. — Не понимаю, что ты хочешь сказать!

— Ну, раз ты старший, то, значит, ты не отцов сын. Значит, его дети — остальные двое. А ты материн. Отец твой взял тебя, когда ты был годовалым…

Мальчик онемел. Он понял, что есть какая-то тайна, связанная с его рождением.

Штефан не решался спросить об этом мать или отца. Он решил вначале понаблюдать, подождать, может быть, самому удастся открыть истину. Но сомнение, которое заронил в его сердце старик, не исчезало, не стиралось из памяти. Наоборот, эти сомнения как будто росли, мысли его неотступно возвращались все к тому же… Вечером он с трудом засыпал, без конца вдумываясь в слова старика. «Если папа взял меня вместе с мамой, когда мне был уже год, то я не папин, как сказал старик…»

Мальчик начал следить за поведением родителей, сравнивать их отношение к себе и к брату с сестрой, стал подслушивать у дверей… Ничего подозрительного он не увидел и не услышал. Наоборот, отец, казалось, любил его больше, чем младших детей.

И так прошло несколько лет… Штефан рос и чувствовал себя рядом с родителями и младшими детьми чужим. Он избегал смотреть им в глаза. Родительский дом давил на него, он не находил себе места, но не отваживался никого из родителей спросить прямо.

Когда мальчику было уже десять лет, он возвращался как-то домой из школы, и одна соседка, сварливая и любопытная, не слишком ладившая с односельчанами, остановила его и спросила:

— Ну, как твой отец к тебе относится, а?

— Хорошо. — Он внутренне содрогнулся, вспомнив старика.

— Что значит «хорошо»? Как настоящий отец или как отчим? Он ведь не родной твой отец. Ты знал об этом или нет? — спросила она его противным голосом.

— Знал, — сказал он, сдерживая слезы, и побежал домой.

Теперь Штефан был уверен в существовании тайны. Это была и его тайна, которую он бережно хранил. Если бы хоть один из родителей, особенно мама, заподозрил, что ему известно то, что, по их убеждению, они так тщательно от него скрывали, трудно вообразить, что было бы. Мама, более слабая, наверняка бы умерла, она и так часто болела. Нет, она бы этого не перенесла!

Так он себя уговаривал, но все время думал о своем настоящем отце. Какой он? Этот вопрос мучил его постоянно. В школе он учился кое-как, лишь бы переходить из класса в класс и не слишком огорчать маму…

Ему исполнилось пятнадцать лет, в деревне он уже считался взрослым парнем.

И однажды Штефан вдруг принял решение. Он поехал на велосипеде в соседнюю деревню, где жил мамин брат. Было лето, и ему пришлось подождать, когда дядя вернется с поля.

— Что это с тобой? — удивился дядя, взглянув на него и увидев его лицо.

— А что? — Он тут же прикинулся беззаботным и веселым. — Просто хотел вас проведать и выпить с тобой стакан цуйки… Той, хорошей, из алычи, которую ты сам делаешь…

— Ладно, дорогой, — успокоился дядя. — А я уж подумал, не случилось ли чего… А это дело хорошее.

У Штефана был свой план: напоить дядю, ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Он много раз слышал эту поговорку, чаще всего от деревенских стариков. Выпьет — а там уж можно будет его порасспросить… Ему самому нужно было остаться трезвым, и поэтому он притворялся, что пьет, но на самом деле только мочил губы, а дяде подставлял стакан за стаканом. Но тот был привычен к выпивке и не пьянел…

На улице уже стемнело, было почти за полночь, и тетя потеряла терпение.

— Мамка-то твоя перепугается! — сердито сказала она. — Кончайте сейчас же с этой пьянкой! Ты что мальчишку накачиваешь? Совсем с ума сошел! — ругалась она.

Дядя спохватился:

— Да, уже поздно, мама твоя будет беспокоиться. Пока ты до своей деревни доберешься, сколько уже времени-то будет… Я тебя не гоню, но лучше бы тебе поехать…

— Дядя… — решился тогда Штефан, поняв, что другого подходящего момента уже не будет. — Сядь на минутку, я хочу тебя спросить… Я соврал, когда сказал, что приехал просто так, вас проведать…

Тетка остановилась посреди комнаты, застыв от любопытства.

— Прошу тебя, — продолжал он, переведя дыхание, — скажи мне правду. Мой отец — родной мой отец или…

— Ты что городишь? — перебил его дядя, явно испугавшись этого вопроса. — Что-то я тебя не пойму…

— Я узнал, что мой отец — не отец мне вовсе… Я хочу знать правду! — Штефан был непреклонен.

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? — удивился дядя. — Что же ты мать об этом не спросишь?..

— Маму я боюсь спрашивать, — признался Штефан, опустив глаза. — Я и тебя прошу, не говори ей об этом, когда встретитесь…

— Да нет, не скажу, — обещал дядя, — но и тебе мне тоже сказать нечего, — отрезал он. — Что я могу знать? Я здесь живу, откуда мне знать, что в вашей деревне делается?.. Но я тоже тебя спрошу, — сказал он, помолчав и слегка смягчив тон. Голос его потеплел, он хотел вызвать в племяннике доверие: — Отец твой плохо с тобой обращается?

— Нет, — не колеблясь ответил Штефан. — Он заботится обо мне, любит меня…

— Тогда для чего же ты забиваешь себе голову разными глупостями? — спросил дядя удивленно.

— Это не глупости, — стоял на своем Штефан. — Я со всех сторон только и слышу…

— Люди злы, — наставительно произнес дядя, — разное болтают… Один дурак бросит камень, а сотня умных не сможет его найти… Мой тебе совет: поезжай-ка ты домой и займись своими делами. Брось ты эти глупости! — В голосе его слышалась отеческая теплота.

Но Штефан его больше не слушал. Он вскочил на велосипед, попрощался и бешено крутанул педали. Он помчался в сторону другой деревни, дальней, где жила сестра матери.