И Матьяс предложил соседу позаботиться об ограде вокруг его полей. Время работы в лесу и на полях будет оплачиваться по соглашению, но не деньгами. И вдруг, совсем неожиданно для Сенина, Янковский спросил его, не хочет ли он приобрести по нынешней цене поле, которое когда-то принадлежало родителям Цили и было куплено матерью Матьяса. Он хотел дать Сенину возможность отработать за эту, дорогую для соседа, землю.

- Поле засеяно. Так как я думаю, что оно будет вашим, я отдаю его вам уже в этом году; семена возвратите мне осенью.

Вот уж радости было в этот вечер в доме Се-ниных! Циля прибежала к соседям поблагодарить их, и, не застав хозяина, она осыпала словами благодарности и благословениями Аннушку, которая сердечно порадовалась за соседей.

- И вы бы ушли теперь, когда Господь Иисус Христос обратил нашего пастора и мы в доме Божьем будем слушать одни Божьи истины? Мой отец сказал, что мы, верующие, теперь стеной должны стоять вокруг нашего пастора, как нашими молитвами, так и жизнью, потому что враг не дремлет.

- И чего только не придумает этот Янковский! - удивлялись люди в Зоровце. - Огородить поля! Лес для ограды он давно уже закупил, но сколько проволоки и труда еще понадобится! И тот луг он купил лишь для того, чтобы огородить свое имение, - осуждали его одни.

- Что удивительного? Вернувшись из Америки, Матьяс свой луг под склоном горы засадил фруктовыми деревьями. Теперь это уже настоящий сад. Но плодов от него он еще не ел, их собирает молодежь, поэтому сучья на многих деревьях обломаны. Вот он и строит ограду. И скирды сена сохранятся, и на полях потравы не будет, - брали его под защиту другие.

- Да, это так, но во что это обойдется? - продолжали сомневающиеся.

- Нам-то что за забота? Кто с Богом дружит, тому и святые помогают, - благословляли Матьяса те, кто сочувствовал ему.

Не успели люди оглянуться, как прошла масленица, и желавшим пожениться пришлось поспешить, так как наступал великий пост. В Зоровце люди привыкли в это время, как и в предрождественские недели, ежедневно ходить в церковь. Может быть, они тем самым хотели наверстать упущенное? Нередко прежде в это время в церкви сидело всего несколько нищих, старух и мальчиков-хористов. Но теперь все было иначе: такого количества людей в церкви, как в этом году, еще не бывало. Все говорили, что в доме Божьем теперь совсем не так, как в минувшем году.

Казалось, что, с тех пор как похоронили старого Бенека, пастор будто переродился, его было не узнать. Особенно это сказалось на его отношении к своим пасторским обязанностям; а службы по воскресеньям, в предпасхальные дни и занятия перед конфирмацией он проводил с особым усердием. А еще по воскресеньям после обеда он (словно у него было мало работы!) ходил в небольшие деревушки и проводил там богослужения, перенеся второе богослужение в Зоровце на вечер. Среди недели, когда люди собирались у Янковского, он появлялся и там, но только как слушатель.

- Я у вас отдыхаю, - говорил он и лишь по особой просьбе молился в конце собрания. Пастор попросил учителя разучить с детьми любимые словацкие песни и петь их по воскресеньям на вечерних богослужениях. Как это дивно звучало в доме Божьем!

Так прошел великий пост, уже был конец марта, и подходила Страстная пятница. Наступила весна, и молодежь в Зоровце запела новые песни. Вокруг Аннушки и Степана Ужеро-ва собрался довольно большой кружок. Песни звучали на полях во время работы, особенно там, где виднелись белые быки Ильи Ужерова; пели женщины, стирая белье на берегу Вага, и эхо вторило им: Хорошо, если сердце свободно, Хорошо, если нету в нем зла! Хорошо, хорошо и спокойно, В той душе, где всегда тишина.

В тихое утро Страстной пятницы пастор возвращался со своей утренней прогулки. Звучавшая песня была ему знакома, но сейчас, в этот тихий утренний час, словно весь мир вокруг пел ее. Сначала он шел вдоль бурного Вага, потом свернул на тропу вдоль притока реки, которая протекала между полями в низине и была окружена проволочной оградой.

"Это та самая Ольховая низина, которую недавно купил Янковский", - подумал пастор. Часть низины заросла акацией и шиповником.

Воду окружали высокая ольха и цветущие ивы, в которых жужжали пчелы. Ограда еще не была закончена. Пастор любил эту сухую тропинку, ведущую через поля Янковского. Нередко он отдыхал на каменной скамье под ольхой с книгой в руке и, возвращаясь домой, всегда останавливался побеседовать с работниками, которые попадались ему навстречу. Обычно они его провожали домой. В этот день ему встретились Сенин и Звара, которые уже давно не пропускали ни одного богослужения, и ему было удивительно приятно по говорить с ними. Сегодня молодой пастор хотел погулять подольше, так как он до девяти часов был свободен. Поднявшись по вытоптанным ступеням на небольшую скалу, он прислонился к старой цветущей вербе, высоко поднявшейся над своими подругами, и жадно обежал глазами чудесный весенний мир. Видны были часть Вага, поля, луга, лесистые склоны в прозрачном тумане, который быстро таял на солнце. На лугу у его ног благоухали нежные фиалки, над головой заливисто пел жаворонок. Все пело песнь воскресения; ветры на крыльях своих несли весну.

Пастор вдруг почувствовал, как он молод душой и сердцем . Слишком рано стали угнетать его житейские заботы. Будущий душепопечитель оказался сиротой, когда больше всего нуждался в отце. В школе никто не пробудил в нем идеалы, которые способны воодушевить молодежь. Заботы, казалось, с самого детства состарили его душу. Он не был мадьяром, то есть венгром, по духу, ничто серьезно не связывало юношу с воспитавшим его миром. Но он не был и тайным словаком, как его отец, - он был никем. Богословие он, как и большинство его коллег, изучал ради будущего заработка. Христа он не знал и не любил; не было у него, значит, религиозного идеала и никаких других увлечений, которые могли бы стать содержанием его жизни. Пастор был непьющим и некурящим, потому что в студенческие годы, когда он однажды заболел, разумный врач посоветовал ему не приобретать эти дурные привычки, если хочет долгой жизни. Значит, непьющим он стал вовсе не потому, что хотел собственным примером помочь своему погибающему от пьянства народу, так как он вовсе не любил этот народ. Он не понимал его души, потому что не знал ее. У этого молодого человека не было никаких пристрастий, и он был сохранен от ошибок. В нем все - сердце, душа и дух - словно спало. Пробуждение от этого сна в последние месяцы было мучительным для него, но, пробудившись наконец, он увидел свет Христа. Пастор Моргач возродился к новой жизни, и, глядя теперь на весенний мир, он почувствовал, что весна пришла и в его сердце, что в нем пробудилась и заявила о своих правах молодость. Невольно ему вспомнились слова: Приветствую тебя, весна! Ты молодость мне принесла.

Ему вдруг показалось, что и для него наступила пора любви. Он понял, что всем сердцем любит эту чудную местность, потому что полюбил ее Творца, Который сохраняет ее красоту. Думая о жителях этой долины, он чувствовал, что они ему дороги, что они его братья и сестры. С радостью он хотел возвестить им сегодня о великой спасительной жертве, принесенной Иисусом Христом на Голгофе, и он знал, что они придут и с живым участием будут слушать его. Прежде он часто думал: "Зачем я, собственно, живу?" Лишь сознание, что он сможет содержать свою мать и обеспечить ей беззаботную старость, примиряло его с жизнью. Теперь молодой человек твердо знал, что перед ним стояла большая, очень важная задача, что ему было для кого и для чего жить. Его теперь воодушевлял идеал - всю свою общину привести в объятия доброго Пастыря, где он сам нашел покой и где он увидел Бенека и других, участвовавших в его пробуждении.

- Доброе утро, господин пастор, - услышал он вдруг знакомый девичий голос. Моргач оглянулся. По тропе, вившейся под его ногами, шла молодая девушка, образ которой как нельзя лучше вписывался в этот весенний мир. Она несла корзинку с нежными фиалками, и, несмотря на темный цвет ее одежды, соответствующий сегодняшнему дню, она сама была похожа на чудесный весенний цветок.