Когда я вернулся на наблюдательный пункт в депо, наши минометы уже стреляли. Немцы были отброшены, а вслед за отступающим противником уже двигались наши пехотинцы, поддерживаемые самоходными орудиями. В ходе боя нам удалось занять еще несколько домов. Через некоторое время перестрелка прекратилась. Мы подобрали тела убитых, перевязали раненых. Их оказалось много. Чтобы восполнить потери, командир полка приказал прислать на передовую бойцов из вспомогательных подразделений: возниц, поваров, писарей. Помещение, где располагался перевязочный пункт, завалило. Под обломками крыши погибло более десяти солдат. В живых остался лишь врач-поручник, который в этот момент спал под тяжелым дубовым столом.
В ночь на 16 марта была обычная перестрелка. В депо формировались штурмовые группы из автоматчиков, саперов и огнеметчиков. Этим группам назавтра предстояло продолжать наступление.
Утром, после пятой подряд бессонной ночи, я вернулся в роту на заслуженный отдых. Дорогой заметил, что от будки, сослужившей нам такую хорошую службу, остались одни развалины. В роте все было в порядке.
Запас трофейных мин после вчерашнего боя заметно сократился.
Поспать удалось всего два часа. Мне дали новое задание: корректировать огонь минометов, которые должны были уничтожить сильный опорный пункт противника на северной стороне трека. Я сразу отправился на передний край в сопровождении телефониста, тянувшего за собой кабель для связи с ротой. Мы добрались до трека и, укрываясь за построенными на дорожке препятствиями, стали осторожно пробираться вперед. Вскоре телефонист устроился под одной из насыпей, связался с ротой, а я пополз дальше.
У северной части трека возвышался белый дом. В бинокль мне удалось разглядеть, что в окне верхнего этажа видны вспышки пламени, вырывающиеся из пулеметного ствола. Именно эту цель я и должен был обнаружить. Чтобы окончательно убедиться, что это она, я еще некоторое время наблюдал, как гитлеровцы посылали оттуда длинные очереди, после чего начал определять расстояние от дома до моего телефониста. Как далеко от него до роты — нам было известно: на кабеле через каждые сто метров были прикреплены метки из изолент.
Прикинув, что телефониста отделяет от пулемета не более двухсот метров, я решил определить точное направление огня минометов. Поднял бинокль и начал осматриваться. Потом вдруг почувствовал удар в правый бок. Меня сразу бросило в жар. Я сполз в оказавшуюся рядом воронку. Вынув из кармана зеркало, стал разглядывать свое лицо: на щеках — красные пятна, на лбу — крупные капли пота. Поднявшись, я вернулся к телефонисту. Окружающее перестало интересовать меня. Я только повторял громким голосом: «Двести метров, двести метров…» Когда я передавал данные в роту, телефонист заметил, что шинель на правом боку у меня пробита. Спереди — входное отверстие от пули, сзади вырван большой кусок сукна.
После меня взял трубку телефонист, доложивший, где мы находимся и что я ранен. Не прошло и двадцати минут, как к нам подползли двое — подофицер, который должен был заменить меня, и солдат, которому предстояло помочь мне вернуться в роту. Я чувствовал, что бок у меня деревенеет, а в сапоге скапливается кровь. Пуля пробила также бумажник с документами.
В роте мне сделали перевязку и вместе с двумя ранеными отправили в медсанбат на подводе, заботливо устланной соломой.
Прямо с подводы меня перенесли на операционный стол. Под наркозом зашили рану. Как оказалось, я был свален разрывной пулей, а рана на спине была шестнадцать сантиметров длиной и около восьми сантиметров шириной.
В санбате я пролежал до следующего дня, а потом на грузовиках нас перевезли в полевой госпиталь в город Валч. Перед отправлением из медпункта дивизии я встретил своего командира батальона советского офицера Ефимова, которого положили рядом со мной. Он был тяжело ранен, совсем не мог двигаться, но меня узнал.
Со стороны Колобжега до нас доносились звуки стрельбы и характерный гром «катюш».
Уже в госпитале я узнал от одного сапера, раненного в спину осколком гранаты, что мой бывший командир роты из 6-го пехотного полка хорунжий Стефаньский погиб в боях за Колобжег. Этим городом наши войска овладели 18 марта.
Во вторник, 17 апреля, до нас дошла весть, что накануне Советская Армия, а вместе с ней и польские дивизии с берегов Одера и Нейсе двинулись в решающее наступление на Берлин. Начало этого наступления означало, что окончательный разгром фашизма близок.
Майор запаса Каэтан Собович. От Оки до Эльбы
Февраль 1944 года. Рожище — небольшой городок на Волыни. На несколько дней его освободили советские войска. Потом снова пришли немцы. В конце концов фронт стабилизировался по берегам реки Стырь, а в городе пошла прежняя неинтересная жизнь, если не принимать во внимание систематические обстрелы и обычные фронтовые порядки. Предусмотрительные жители предпочитали сидеть в подвалах, а более ловкие прибегали к всевозможным хитростям, чтобы не попасть в руки гитлеровских жандармов, выселявших жителей из города.
Дом, в котором мы жили, занимали немцы. Однажды во двор въехала танкетка. На броне ее лежали два трупа гитлеровцев. Немцы из нашего дома погрузили на танкетку несколько ящиков, сели сами и уехали. Нам это не показалось чем-то необычным: просто выполняют какой-то приказ. Тем большим было наше удивление, когда минут через тридцать мы увидели, что по улице идут трое советских бойцов с автоматами.
Началась новая жизнь. Из подполья вышли местные коммунисты, в том числе и наш хороший знакомый Василий Бега, вернулись партизаны, возникли первые органы власти. Развернул работу и районный военный комиссариат. Через две недели начали призывать в армию первых поляков. Следует подчеркнуть, что трудностей при призыве не было — бороться с гитлеровцами шли все. Единичные случаи уклонения от призыва быстро ликвидировались самими поляками.
В годы оккупации я состоял в отряде Армии Крайовой, однако в регулярную армию мог пойти только добровольцем, так как два месяца назад мне исполнилось всего семнадцать лет. В военкомате, куда я отправился вскоре после освобождения, меня принял офицер. Узнав мой возраст, он все же не отказал в моей просьбе. Посоветовал сделать запас еды на три дня, предупредил, чтобы я не выезжал из города и ждал вызова.
Потянулись дни ожидания. Во второй половине марта нас известили, что на следующее утро объявлен сбор на площади перед военкоматом. Прощаться мне было не с кем. Почти всех своих знакомых я увидел в строю на площади. Несколько напутственных слов — и в направлении Киверцы шагом марш!
В Киверцах нас погрузили в вагоны, и вечером эшелон тронулся в Ровно. Всю дорогу мы пели польские патриотические и солдатские песни.
В Ровно — короткая остановка. Нас остригли и сводили в баню. Через несколько дней мы поехали дальше, в глубь территории Советского Союза, через Шепетовку и Киев. На станцию Дарница мы прибыли вскоре после налета гитлеровской авиации, во время отражения которого прославились зенитчики 1-й Польской армии. Наш путь завершился в Сумах.
«Купцы». Так называли в те времена офицеров, проводивших отбор в различные рода войск и училища. Сам я попеременно становился солдатом нескольких специальностей и кандидатом в несколько офицерских школ. Сначала меня посылали радистом в танковые войска, через несколько дней внесли в список курсантов военно-политического офицерского училища, затем мне предстояло стать пехотинцем и так далее.
Через некоторое время мы получили военную форму. Я с нетерпением ждал этого момента. Полушубок я продал еще в Киеве, пиджак — в Сумах и поэтому в ожидании обмундирования в прохладные весенние дни ходил в одном тонком свитере. Новобранцы бросились доставать стальную проволоку, чтобы растянуть верх конфедератки. Это оказалось делом весьма трудным. Фуражка с четырьмя жесткими углами была верхом щегольства в польском военном городке. Наши ребята совершали чудеса, чтобы раздобыть проволоку. Пощеголять в новеньких мундирах в Сумах нам удалось недолго. Среди мобилизованных и добровольцев в конце концов отобрали людей с образованием для направления в офицерское училище. Я оказался среди кандидатов в училище, которые со дня на день ждали отправления в Рязань.