— Ты вечно преувеличиваешь, Колибри, — поморщился Шар, с трудом унимая одышку. Живот его колыхался, лицо распаренно покраснело и покрылось росой пота.

— Колибри права, — поддержал девушку Черепок. — Куда ни заглянешь, повсюду склоки, споры и все по одному и тому же поводу. Жить становится сложнее и сложнее. На днях я пришел помыться в баню, а мне сказали — нужна справка о том, что «Асин-тон — не Асин тон». А вчера в парикмахерской потребовали справку противоположного содержания: «Асинтон — не ас Интон». И никто не замечает, как под ногами колышется земля от ворчанья старого Керогаза.

— К тому же люди теряют индивидуальность, — вздохнула Колибри. — Нынче только мы, мутанты, еще похожи на самих себя, и то потому только, что нам трудно скрыться под масками. Все подражают друг другу, копируют знаменитостей. Нацепила эстрадная певица на голову тюрбан, и через пару дней в тюрбанах красовались все девушки Асинтона. Человек теряет свое «я» и превращается в…

— … обезьяну! — хлопнула в ладони Астрик.

— Верно, — кивнул Черепок. — Ибо обезьяна — это «о» (образ) — «без» — «я» — «на» (тебе!), за то, что не думаешь собственной башкой. Но больше всего меня тревожат холодильники. Сегодня за час их прошло по проспекту в два раза больше, чем вчера. Они настраивают мужей против жен, родителей против детей, ссорят продавцов с покупателями, учеников с учителями и даже верующих со своим богом.

Дети, взглянув на часы, заторопились домой, как вдруг Астрик что-то сшибло с ног, и она почувствовала, что преждевременно проваливается в чулан, откуда невнятно ощущалось присутствие сменившей ее сестренки.

— С ней дурно! — взвизгнула Колибри, увидев стремительную метаморфозу девочки.

Собравшиеся в растерянности окружили ее, не зная, что предпринять.

— Не пугайтесь, это вместо Астрик появилась Гастрик, — объяснил Тинг, досадуя на то, что возвращаться домой придется с этой маленькой страшилой. — Та самая, о которой ты спрашивал, — сказал он Черепку.

Еще не совсем очнувшись от внезапного превращения, впервые совершенного усилием воли, покачиваясь на еще дрожащих ногах, Гастрик оглядела присутствующих и победно захохотала, растягивая и без того длинный рот до внезапно распухших толстых ушей.

— Вот! Я пришла! — наконец вымолвила она, успокоившись.

Все продолжали смотреть на нее молча, с оттенком ужаса в глазах, ибо никогда не видели ничего подобного.

— Я вам что, не нравлюсь? — вызывающе спросила она.

— Глупости, — засуетился Черепок, первый очнувшись от шока, — Именно ты и была нужна нам.

— А вы тут все, как на подбор, красавчики, — съехидничала Гастрик, переводя взгляд своих выпученных глаз с одного мутанта на другого.

— Зато ты перещеголяла всех, — отпарировала Колибри, оскорбленная нахальством девчонки.

Тинг расстроенно наблюдал за происходящим: он-то надеялся, что явится домой с Астрик, и тем самым смягчит гнев и ее, и своих родителей, потому что девочка толково объяснила бы в чем дело. И вот на тебе: эта жабка вылезла минут на сорок раньше положенного.

— Ну, продолжайте беседу, — она вскарабкалась с ногами на диван и приняла выжидательную позу.

Черепок кашлянул в замешательстве:

— Мы в общем-то обо всем переговорили. А тебе я хочу сказать, чтобы приходила сюда как в родной дом.

— Не вижу тут ничего интересного, — капризно пропищала Гастрик.

— Подожди, подрастешь — увидишь, — как-то угрожающе сказала Колибри.

Гастрик не понравился ее тон. Она вскочила с дивана и потащила Тинга вон из дома:

— Нам тут нечего делать!

Мальчик не успел и попрощаться, как они очутились на крыльце, быстро пересекли пустырь и вышли к подземке, у входа которой прогуливался человек в черной форме стража порядка. Гастрик опрометью бросилась к нему. Тинг еще и не сообразил, что она собирается делать, как услышал ее сбивчивую речь:

— Там, за пустырем, домишко мутантов. Они собираются и что-то обсуждают. Думаю, их следует разогнать, пойдите и наведите порядок.

Страж с удивленной брезгливостью выслушал ее, кивнул и без особой резвости пошел в сторону пустыря.

— Что ты наделала! — вскипел Тинг. — Предательница! Гадкая жаба! — И он нырнул в толпу, спешащую к электричке.

Дико взвизгнув, Гастрик бросилась за ним, стараясь не потерять его из виду, поскольку боялась заблудиться.

2

Скромный семейный бюджет не позволял Баатам держать домашнюю управительницу или воспитателя. Между тем за девочкой нужен был присмотр. Ее побег в город всполошил супругов, и они стали искать человека, который мог бы побыть с дочерью в часы их отсутствия.

Недалеко от их коттеджа, через две улицы, жила старая приятельница покойных родителей Артура Баата, и он, встречаясь с ней в хлебной лавке, всегда почтительно раскланивался, подсчитывая, сколько же лет этой древней старушенции, все еще уверенно топающей по земле. Звали ее Ватриной, а за глаза — Ватрушкой, оттого, что по воскресным дням она что-то пекла, жарила, и из окон ее квартиры на весь квартал тянулись давно забытые горожанами ароматы пирогов и хрустиков.

Это была интеллигентная, добропорядочная женщина, и Бааты решили попросить ее приглядеть за дочкой, пока она не пойдет в лицей.

Ватрина-Ватрушка очень обрадовалась, когда оказалось, что кто-то еще нуждается в ней, ибо жизнь ее в последнее время текла без каких-либо событий, однообразно и скучно. А была она человеком редким, и никто не догадывался о том, что этот божий одуванчик — исключение из правил ее величества эволюции, по чьим законам все живое когда-нибудь умирает, растворяется в природе, чья холодная разумность построена на расчетливом обновлении. Она же, частичка живой материи, попрала закон жизни, расцветающей на руинах, и медлительная особа эволюция охнула, затряслась в гневе от такой дерзкой шалости одного из своих бесчисленных чад, но, придя в себя, усмехнулась: «А почему бы и нет? Почему бы изредка не нарушать собственных инструкций? Крошка оказалась нестандартной, ну и пусть теперь попляшет, а мы посмотрим, что из этого получится».

Когда «крошке» стукнуло восемьдесят три, она засобиралась в путь, решив прихватить самое важное из своих информационных пожитков. Сборы, однако, затянулись вот уже на два года, и два года часы в ее квартире то и дело выбивались из строя. Часовой мастер, которому она уже надоела, был не в силах ничего изменить: подтолкнет их на короткий срок, глянь, а они опять остановились. Одни за другими — электронный будильник, ручные марки «Ас-ин» и старинные ходики. Плюнула, перестала ходить в мастерскую, а время узнавала по радиосигналам на кухне. И хотя оно застыло на месте, остановилось, она продолжала вставать по утрам, готовить на завтрак геркулесовую кашу, на обед суп с лапшой и ватрушки, продолжала что-то читать, что-то вязать, с кем-то разговаривать. Догадывалась, как сдвинуть время с мертвой точки, но выжидала подходящего случая. Не откровенничать же с первым встречным. Лишь попробуй — не оберешься хлопот и неприятностей, вмиг определят в психушку, и будет она, в свою очередь, думать, что все люди сумасшедшие, ибо даже помечтать не смеют о чуде, о том, что у каждого может оказаться такой вот редкий шанс… Нужно только суметь удержаться на гребнях всех высоких волн и, самое главное, не потерять светящуюся нить памяти. Нить эта вовсе не ослепляет и не висит на шее тяжким грузом. Ее жемчужины рассматриваются каждая в отдельности, ни одна не затмевает другую, все разные, и в новый путь она отправится, как никогда, смело, бесстрашно, даже весело. Между тем в самом начале этой жизни ожерелье было разорвано, много сил ушло на то, чтобы собрать его. Теперь лишь одна мысль омрачала ожидание близкой дороги: некому предложить свое наследство. Единственный сын, поздний и ненаглядный, стал ее бедой и тайной, которую она прячет от людей: вот уже много лет его держат за решеткой, и нет возможности вызволить сына из незаслуженной им неволи. Хорошо хоть добилась разрешения на передачи — потому и печет ватрушки, хрустики и пироги, чтобы хоть на короткий миг окутывать его теплом домашнего уюта и собственного сердца.