Гастрик раздражало все это. Особенно взбесило сообщение о том, что сестра устроилась в фирму «Счастье». Грога Казинаки она не раз видела на рекламных роликах, поэтому, всмотревшись в человека, пораженно застывшего перед ней, вскоре узнала его по характерно выбритым дугою усикам и узким бакенбардам.
— У моей сестренки губа не дура, — хмыкнула она, встала и, осматриваясь, прошла по комнате. — В такой поздний час сидит у шефа, который не очень милостиво принимает ее одной стопочкой рома, да и та, кажется, предназначена ему самому.
Все еще под гипнозом случившегося Казинаки достал еще одну рюмочку, наполнил ее и протянул Гастрик.
— За наше знакомство, — торжественно сказала она и опрокинула содержимое рюмки в рот. Ей льстило, что она попала в один из богатейших домов Асинтона, и мысленно похвалила Астрик, сумевшую пробраться сюда.
— А вы бесцеремонны, не страдаете излишком скромности, — хмуро выдавил Казинаки.
— Вы правы, я без комплексов, — сказала она, развязно прохаживаясь по квартире, рассматривая дорогое убранство комнат, рисунок портьер, обивку мебели. — Мне кажется, мы бы могли найти с вами общий язык, — она томно плюхнулась на софу, приняв довольно вызывающую позу. — Как жаль, что через полтора часа я исчезну и перед вами опять будет моя сестра.
— Не люблю нахалок, — отчеканил Казинаки, заметив про себя, что девица отлично сложена: стройные крепкие ноги, как у норовистого жеребенка, тонкая талия, высокая грудь. Почему же все это не бросалось в глаза у той, что еще пару минут назад сидела в кресле, со взволнованным молчанием выслушивая его рассказ о приюте? И что за фантастическое перевоплощение?
Будучи прагматиком, который на любые вещи и явления смотрит лишь с точки зрения их потенциальной пользы, Казинаки и сейчас подумал о том, какое великолепное шоу можно было бы устраивать его фирме, демонстрируя метаморфозы этой девицы.
— Вы правы, я не без нахальства, — согласилась Гастрик. — Сейчас без этого не проживешь. Все-таки любопытно — у вас что с Астрик — роман?
— Идите вон! — процедил Казинаки, чувствуя, что готов ударить эту девицу, так внезапно занявшую место своей молчаливой сестры.
После визита Астрик, Грог Казинаки ожил, и служащие фирмы многозначительно переглядывались: надо же, эта добросердечная уродка возродила шефа.
Он же теперь каждый день искал общения с нею. Ее присутствие наполняло его небывалой энергией, ему хотелось кого-то выручать из беды, спасать, мчаться за тридевять земель на помощь. И еще одно странное, неизведанное до сих пор чувство рождалось в нем рядом с этой девушкой: казалось, она заколдована кем-то, и именно ему, Грогу Казинаки, дано освободить ее от злых чар.
Астрик то и дело напоминала ему о Шарпе и Ватрине, но теперь он понимал, что сына и мать разделяет не только пространство, но и время. Даже если им удастся увидеться, то ненадолго: не приведет же девочка это чудовище к своим родителям.
Однажды Казинаки встретил Астрик с Тингом и поймал себя на том, что ему не понравилось, как юноша бережно поддерживал ее за локоть, когда они спускались по лестнице со второго этажа. При этом шеф заметил, что оживленное лицо девушки как бы утратило некрасивость, и на следующий день, пригласив ее в кабинет, поинтересовался:
— Кто этот юноша, который вчера провожал вас?
— Друг детства.
— Этот друг, — сердито сказал он, — искажает вашу фирменную форму.
Астрик поняла, о какой форме речь, и зарделась. Она тоже замечала, что после общения с Тингом, лицо ее на короткое время преображается, в нем будто смутно проступает ее прежний облик. Вот уже второй год, как изменилось ее отношение к Тингу, который из рыжего мальчишки вырос в широкоплечего сильного парня, дающего отпор любому ее обидчику. Впрочем, когда 0н шел рядом, никто и не осмеливался обидеть ее ни взглядом, ни словом. Но больше всего она ценила его верность: с Гастрик Тинг не встречался, хотя его наверняка тянуло пройтись с красивой девицей. Долго уговаривал он Астрик вернуть свое лицо, но потом как-то сразу перестал затрагивать эту тему, точно решил доказать, что девушка дорога ему в любом обличье. Из детской привязанности выросло деревце любви, и, заглядывая украдкой в зеркало, Астрик с горечью думала о своей прежней внешности. Утешала лишь мысль о том, что Тинг любит ее и такой, а Гастрик с тяжелым характером вряд ли кому-нибудь понравилась бы, если бы осталась страшилой. Зато сейчас у сестры много поклонников, и это радовало Астрик.
— Вы поняли меня? — перебил ее размышления Казинаки. — Фирме ни к чему ваши сияющие глаза. Ей нужны глаза-гротеск, глаза-гипербола, чтобы закомплексованные клиенты, заглянув в них, воспряли от мысли: «Надо же, что сотворила природа с этой бедняжкой! Значит, у меня все не так плохо…»
Казинаки знал, что его слова ранят девушку своей жестокостью, но не мог остановиться:
— Интересно, какой комплекс у вашего юноши? Не будете же вы уверять меня, что он ухаживает за вами просто так, из любви к вам.
— Именно из любви, — тихо проговорила Астрик. Ей не нравилось, что шеф смотрит на нее слишком пристально. Когда же Казинаки попросил принести ему вечером домой пару свежих детективов, поскольку он уже прочел доставленную в прошлый визит стопку, у нее мелькнуло подозрение, которое развеселило — уж не заинтересовался ли шеф ее особой? Тому, кто пресыщен всеми житейскими благами, порой недостает самого обычного, и тогда он может прельститься скромной хибарой в каком-нибудь забытом богом уголке, прийти в восторг от полевого цветка, залюбоваться непритязательным пейзажем. Или же обратить внимание на нечто из ряда вон выходящее, как, например, ее лицо… Вероятно, слишком богатые люди страдают от скуки и тоски потому, что нет для них ничего невозможного.
Отсутствие же каких-либо препятствий неизбежно опресняет жизнь, делает ее вялой, бледной и безвкусной, точно неподсоленные спагетти.
— Что, если я приударю за вашей сестрицей? — игриво сказал Казинаки. — Мне бы хотелось узнать, когда я буду целовать ее, вы что-нибудь почувствуете?
— Я и моя сестра — думаем и чувствуем независимо друг от друга, — сказала она.
— Тогда я не стану утруждать себя, — откровенно вздохнул Казинаки. — Тогда мне это неинтересно.
Астрик улыбнулась его признанию, но уже в следующее мгновение огорченно сказала:
— Город в опасности, а вы занимаетесь пустяками. Неужели по утрам вместо соловьев и синиц вас не будят вороны и сороки? Неужели не замечаете, как листья деревьев, едва зазеленев, становятся желтыми, жухлыми и опадают? И разве не тревожат вас по ночам глухие толчки в подземельях Керогаза? Или вас очень занимает вопрос «Что такое Асинтон?». А может, вам неизвестно, что Великая Трещина в некоторых районах города уже так раздвинулась, что детям боязно перепрыгивать через нее?
Казинаки понравился тот пыл, с каким Астрик осмелилась отчитать его. Все вокруг лишь потакали ему и ублажали каждое его желание, а эта девчонка, эта страшненькая мордашка, смеет дерзить…
— Что за трещина? — притворился он, будто не знает, о чем речь, и привел Астрик в недоумение.
— Неужели вы так погрязли в своем золоте, что ничего не видите! — возмущенно воскликнула она.
— Ну-ка, ну-ка, покажите, что там делается, — продолжил он игру. — Будьте моим гидом. Сейчас же! Сию минуту!
Он вывел ее из конторы, усадил в автомобиль, и они помчались по городу.
«Как странно, — думал Казинаки, ловко выруливая по улочкам и переулкам. — Мне так хорошо рядом с этим гадким утенком. — Он даже улыбнулся этому ощущению. — Да-да, мне еще никогда не было так хорошо, как в эту минуту, когда я будто бы невзначай прикасаюсь плечом к ее плечу. Особенно на поворотах».
— Что-то не вижу вашей трещины, — деланно сердитым тоном сказал он.
— Мы плутаем там, где я никогда не была. Не предполагала, что в Асинтоне есть такие сногсшибательные закоулки. Пожалуйста, вырулите к центру.
Но он продолжал петлять по каким-то лабиринтам, упиваясь каждым резким поворотом, от которого кружилась голова и взволнованно билось сердце, ибо при этом Астрик клонило в его сторону, как ни пыталась она покрепче держаться за поручень. Неожиданно автомобиль занесло на просторный проспект, и Казинаки с ужасом затормозил, ибо прямо под колесами оказалась канава шириной метра в два. Она пересекала проспект поперек, скрываясь в парке, и нигде не висел знак запрета.