Унывать сильно после «изгнания» Александр не стал. Слово жены — закон, да и то: виноват он сам. И решил он «покатиться» на собственную дачу — инструмент кой-какой взять, продать его. На даче зимой, вообще-то, и прожить можно: у соседей полные погреба, он их уже досконально изучил. Не сеял, не пахал, а картошкой свою семью всю зиму баловал.
Перед отъездом встретил Александр Еремина Леху — тоже пьянь и неработь: устроиться два года никуда не может; но парень он покладистый, увалень такой, хоть и тощий. С ним вдвоем на дачу и поехали — тот литровку шила где-то раздобыл.
На даче расположились — красота: выпивка есть; дернули по стаканчику, да жрать тоже охота. И инструмент, как оказалось, у Александра весь кончился: нечего продать — продан уж давно.
В поселке дачном никого — март, середина недели. Лишь один мужик дрова заготовляет, стучит топором где-то в лесу. Дернули еще по стаканчику.
— Ну что, Леха, пойдем промышлять? — Александр похлопал по ладони ржавым гвоздодером. Как он у него в руках оказался, Алексей заметить не успел. — Закусь найдем и еще чего-нибудь прихватим — мужики вокруг справные живут, инструмент у всех имеется, сам их когда-то недостающим снабжал. Зачем его сейчас изготовлять, когда кругом инструмента навалом? Зря раньше ломался, давно бы поумнеть…
— Ты что, у них в домах был?
— Приходилось иногда — соседи ведь. По делам, а то и так, выпить. Да они мне все знакомые, в одном цехе работали.
— Что, у своих брать будешь? — испугался Алексей.
— Все мы свои, советские, — осклабившись, отпарировал Александр. — Бывшие, правда. Здесь чужих дач нет — все свои строились, так что без вариантов. Ты скажи: жрать хошь? — Леха кивнул. — Тогда пошли.
Был белый день, но на улице не было никого. Встретили «лесоруба», спросили закурить и отправились дальше. У крайней Дачи Александр скинул с плеча мешок и взялся за гвоздодер. Хлипкая дверь, жалобно скрипнув, быстро поддалась.
Из продуктов они не нашли ничего, кроме банки консервов, но зато забили мешок и рюкзак инструментом, прихватили газовую плитку и баллон — в общем, все, что можно было сбыть на рынке. Вернулись, довольные, на дачу, продолжили начатую трапезу. С килькой и попойка веселее пошла.
Быстро стемнело. Александр, разохотившись, предложил дружку пошуровать в дачах еще разок. Никого нет, никто за руку не возьмет — чем не жизнь!
На этот раз взяли с собой санки, фонарики. Далеко не пошли — вскрыли тем же манером дачу напротив и, засунув в мешки тот же набор предметов, прихватили еще лампу, стекла к ней, будильник и одеяло. Будильник понравился Александру, а Лехе притянулось ватное одеяло в розовом пододеяльнике — тепло, и дом напоминает.
На утренней дежурке друзья отправились в город, оставив двери двух вскрытых дач полыми. На рынке в тот же день продали половину товара за бесценок, поделив добычу меж собой: каждому досталось по сотне рублей. Остальное отвезли на Ягры, в Лехину убогую комнату.
А в поселке сосед-«лесоруб», который еще с вечера заметил, что приезжие шатались по улице с фонариками, утром, словно Нат Пинкертон, осмотрел те дачи, к которым по глубокому, нетронутому снегу вели характерные следы «чуней» — обуви от костюма химзащиты, в которые был обут «чеченец», и следы валенок тощего, тащившего за собой сани с поклажей. Двери оказались взломаны, хозяев на дачах не было. Подозревать больше было некого — ведь в поселок никто, кроме «чеченца» и его дружка, не приезжал… Когда в конце недели появились наконец владельцы домов, он им рассказал о своих наблюдениях.
А мужики тем временем пропивали награбленное. Леха на радостях загулял так, что куда-то пропал. Когда Александр наконец нашел его и снова стал звать на рынок, чтобы продать очередную партию «товара», тот виновато закуксился: ни плитки, ни баллона у него уже не было. Все, включая инструмент, у него похитили бомжи, с которыми он пропивал на неделе вырученные денежки. Делать было нечего: вор у вора дубинку украл… Александр отступился от подельника.
Вскоре Лесников и Еремин были задержаны. Им предъявили обвинение, хотя и оставили на свободе.
На скамье подсудимых их тандем смотрелся комично: этакие Дон Кихот и Санчо Панса; только на этот раз экстерьерами поменялись: Лесников приземистый, Еремин длинный и тощий.
Во время суда Лесников вел себя уверенно, повествовал четко и исчерпывающе, не позабыл попросить прощения у ограбленных дачников. Его «оруженосец» что-то мямлил вслед за ним. Потерпевшие к ним были настроены не агрессивно, но на Лесникова смотрели с омерзением, как на крысу: свой же, работали вместе, жили рядом, — и у своих украл…
Ни Еремин, ни Лесников ранее судимы не были, если не считать недавнего (месяца не прошло) досадного случая с рубашкой; у Лесникова был семилетний ребенок (остальные успели вырасти). Половину вещей они вернули мужикам, остальное Лесников, который за период следствия устроился на работу, клялся отработать в ближайшее время… Они оба рассчитывали на снисхождение судей: за что их сурово наказывать — они ничего такого не сделали…
Приговор грянул, как гром с ясного неба: Лесникову — три, Еремину — два года реального лишения свободы. Кузнец стоял, этим громом словно пораженный, с остановившимся взглядом. Еремину, казалось, вот-вот станет плохо: лицо его исказила плаксивая гримаса… Немая сцена в зале без аплодисментов. Нет, не для рыцарских подвигов объединились эти два человека. Взлом, грабеж, а Лесников вообще обнаглел — мало, видно, был наказан; да еще вовлек в грязное дело человека…
Но почему к сорока годам жизнь труженика взяла и покатилась по иному руслу? Зачем?.. Не найдете ответа.
Горячая любовь возле остывающего тела
Что руководило поступком Олега Зайцева — великая любовь, феноменальная разнузданность, чувство собственника, знает, видимо, только он да, может быть, его жена. Но в один из летних дней на улице Советской разыгралась драма.
Месяц со дня развода с женой Алик решил отметить своеобразно: завалился к ней в гости, да не один, а с только что приобретенным приятелем. Конечно, с Оксанкой они развелись — она настояла, да только вовсе отношений не порвали: не мог от нее Алик так просто отстать и после развода иногда устраивал набеги. Не больно-то радостно его тут встречали, но месяц холостой жизни, ему казалось, надо бы обязательно отметить; а заодно, тая подленькую мыслишку, хотел он посмотреть, не клюнет ли Оксана на «свежатинку»: как отнесется к дружку его (все-таки свободная дама теперь!)? Неужто совсем его разлюбила?
Познакомил жену с приятелем за столом: Сергей только что освободился из заключения, не Бог весть за что и сидел — что-то украл по пьянке; а в городе еще не освоился, ночевать ему было негде. Посидели, выпили; спать Оксана уложила мужчин в маленькой комнате, сама ушла к себе. Через некоторое время Сергей выскочил из комнаты: «Я на кухне лучше посижу, он ненормальный какой-то!» Может, Алик с некоторых пор и к мужчинам стал неравнодушен? Пришлось Оксане бывшего муженька к себе в комнату забрать, чтобы гость смог отдохнуть.
Наутро мужчины ушли на рыбалку. А Оксана, в самом деле, «наживку» заглотила: приглянулся ей Сергей. Хоть и такого же ростика, как бывший муженек, но симпатичный и тихий, мухи не обидит, не то что взрывной Зайцев (сколько «по психу» в доме посуды перебил, стекол, а как-то даже собаку, беззащитное животное, из окошка выбросил!). Уже через неделю она предложила бездомному Сергею жить у нее: ночные неожиданные визиты бывшего мужа (он по газовой трубе влезал на второй этаж, через плохо державшуюся раму проникал в квартиру и притязал на бывшую жену, которую таковой не считал) ей уже надоели. Хотелось защиты, поддержки, нормальных человеческих отношений. Оксана торговала на рынке вещичками и двоих пока содержать могла. Дочка (начались летние каникулы) была отправлена к бабушке и началу новой супружеской жизни не мешала. От глаз Алика, который три-четыре года перед разводом появлялся дома когда хотел, а после развода усердно «пас» бывшую жену, это начинание не укрылось.