– Дуракам это понравится.

Фили пришел в политику из низов и терпеть не мог интеллектуалов; поэтому, наверное, он недолюбливал Марвина Эдельштейна, председателя Совета национальной безопасности. Выросший в пенсильванском рабочем городке, Фили не мог скрыть подозрительного отношения к главе администрации.

– Ну как? Будем раскручивать ваш образ как «президента читающего»?

– Нет, – ответил президент. – Как раз наоборот, я пытаюсь сообразить, как бы сделать так, чтобы меня не поймали за чтением.

Все книги были мемуарами о Белом доме: «Кризис» Гамильтона Джордана, «Свидетель власти» Джона Эрлихмана, «Испытание властью» Эммета Ньюза, «Тысяча дней», «Рядом с Кеннеди», «Безрассудное честолюбие», «Снимая завесу». На глаз, книг пятнадцать.

– Помните, что сказал Оскар Уайльд? – спросил президент.

– Кто? – не понял Фили.

– Господи, Фили. Оскар Уайльд.

– Да будь я проклят, откуда мне знать?

Овальный кабинет вряд ли подходящее место для подобных выражений, но у Фили уже давно установились прекрасные отношения с ним. Фили был откровенен с президентом, и тому это нравилось, ведь в коридорах власти нет недостатка в льстецах и интриганах. После меня Фили был самым близким к Такеру человеком.

– Фили, доставь мне как-нибудь удовольствие, прочитай книжку. Оскар Уайльд сказал, что у великих людей всегда есть ученики, но биографии пишут Иуды.

– О-хо-хо. Вы слышали о парне, который…

– Фили, ты не понял.

– Чего я не понял?

– Того, что я сказал о мемуарах, Фили. Меня от них тошнит. Мне становится плохо, стоит только подумать, что и ты, и Герб, и Эдельштейн, и Бэм Ллеланд, и все остальные когда-нибудь будут писать книги.

– Так не думайте об этом.

У Фили всегда и на все был ответ.

– …даже слуги. Ты читал книжку слуги Форда?

– Ну, читал, – отозвался Фили. – Он там еще о холодном молоке пишет. Господи, надо же…

Мы поболтали о тайных страстишках Дональда Никсона и о Линдоне Джонсоне, любившем заниматься делами, сидя на толчке, но я видел, что президент глубоко обеспокоен перспективой растиражирования своих грешков и пристрастий в карманных изданиях, непременных спутниках наших сограждан в аэропортах. Однако его заботило и что-то еще.

– Сегодня я пошутил, – сказал он. – В присутствии восьми человек. Все смеялись.

– Ну и?.. – спросил Фили.

– Шутка была несмешной. Поэтому я и рассказал ее. Хотел посмотреть, будут ли они смеяться. И они все смеялись.

Последние лучи солнца скользили по голым дубовым веткам. Президент явно был настроен пофилософствовать.

– Кто знает? – Он обвел взглядом Овальный кабинет. Я почувствовал, что наступил исторический момент, когда президент примеривался к почти неограниченной власти и тяжелой ноше, которую ему предстояло нести четыре года. – Это место может превратить нас в дерьмо.

Зазвонил телефон. Президент взял трубку и тяжело вздохнул. Потом он повернулся к нам:

– Джимми Картер.

– Ему-то что надо? – спросил Фили.

– Похоже, собирается дать мне совет.

– О боже, – вздохнул Фили. – Скажите ему, что вас нет.

– В первый день президентства?

Признаю, мы с Бэмфордом Ллеландом IV не нашли общего языка. Его привел к нам Сиг Беллер после Нью-Гемпшира, когда мы поняли, что у губернатора есть шанс победить на выборах в президенты. И с его появлением у нас многое изменилось. В течение первых двух дней он уволил пятнадцать человек. Мне показалось, он хочет избавиться и от меня тоже. Тогда я встал на дыбы и показал ему, что кое-чего стою. Он извинился, но, не сомневаюсь, лишь потому, что довольно быстро узнал о моей «неприкосновенности», которой я был обязан долгой личной дружбе с Первой Семьей Америки.

Бэм Ллеланд был гнусавым бостонцем, довольно богатым (наследник) и воспитанным; пожалуй, даже чересчур воспитанным. Просто ходячая энциклопедия этикета с восточного побережья. Кроме того, он являлся обладателем гладко зачесанных назад напомаженных волос, подтяжек, портфеля из змеиной кожи, галстука-бабочки, запонок элитного клуба, очков в тонкой оправе и отменно знал французское меню. Свое состояние он приумножил, женившись на еще большем состоянии, и в результате получил возможность содержать такую игрушку, как 130-футовая яхта «Сострадание». Несчастное доказательство неумеренных трат находилось в Норфолке, штат Вирджиния, в недостаточно глубокой для такого судна бухте. К тому же яхта компрометировала нас, если учитывать, что президент Такер был поборником равноправия. Упоминая о яхте, Ллеланд всегда называл ее «лодкой моей жены». И не один раз Фили и я пытались уговорить президента, чтобы тот заставил Ллеланда избавиться от дискредитирующего нас имущества.

Марвин Эдельштейн – второй член Лиги Плюща[4] – профессор Йельского университета, политолог, был автором книги «В направлении крупинки СОЛИ», которая произвела сильное впечатление на губернатора. В свои тридцать девять лет Марвин считался слишком молодым для такого высокого поста, как председатель Совета национальной безопасности. У него был блестящий ум, однако он грешил высокомерием и, наверное, поэтому отлично ладил с Ллеландом. Они говорили на одном языке. Несмотря на это, я очень хорошо относился к Марвину. И немного жалел его. Ведь ему очень хотелось, чтобы его уважали, даже более того, чтобы его любили.

Марвин обожал тайны и шифры, без которых, кстати, на его должности не обойтись. Но у него секретность стала почти самоцелью. Стоило нам взять трубку незащищенного телефона, и он вводил код, понятный разве что ему самому и какому-нибудь очень опытному шифровальщику. Прежде чем отправиться куда-нибудь с секретной миссией, он вручал нам ключ к шифру, разработанному единственно для этой поездки. Естественно, никто не обращал на это внимание.

В первый раз, когда он попытался опробовать свою систему на мне, она не сработала. Как-то днем секретарша оповестила меня о звонке от имени «Максимального результата», и я решил, что очередной шизофреник проник в коммутатор Белого дома, поэтому попросил ее отключиться. Она так и сделала, но через несколько минут этот Максимальный результат вновь был на проводе.

– Он говорит, что вы срочно нужны ему, – сказала Барбара.

Я же ответил, что меня нельзя беспокоить по пустякам и посоветовал проинформировать чудака о суровых наказаниях, грозящих тому, кто занимает важные правительственные линии. Не прошло и минуты, как Барбара опять включила переговорное устройство.

– В чем дело, Барбара? – с раздражением отозвался я.

– Мистер Эдельштейн из Цинциннати.

Тут только я вспомнил о шифре, а Марвин был почти в истерике.

– Что у вас там такое? – едва не кричал он. – Почему ваша секретарша не выполняет своих обязанностей? Это же я!

– Да-да! Как у вас дела, Марвин?

– Не называйте меня! – Он боялся. – Шифр! Вы забыли о шифре.

– Прошу прощения. У меня куча дел.

Марвин направлялся в Гавану на встречу с Фиделем Кастро, но из соображений секретности настоял на полете через Цинциннати, и это было выше моего понимания.

– Ну, и как там у вас?

– Я встретился с Огурцом. Приправа была изумительная.

В это время я обшаривал ящик стола в поисках листка бумаги с кодом. Безрезультатно.

– Отлично, – отозвался я, не зная, что сказать. – Как прошел ланч?

Марвин довольно долго молчал.

– Вы не поняли, о чем я говорю? Не поняли?

– Марвин, я куда-то задевал листок. Но он должен быть тут. Подождите, сейчас я его найду.

– Неважно. Не ищите. В следующий раз я выйду на связь через Корону. Все. Я отключаюсь.

– Роджер[5], – сказал я, рассчитывая на снисхождение.