Домой Гарри пришел в приподнятом настроении. Помыв руки и побрызгав водой на лицо, он рассказал жене, что произошло, а когда она, как обычно, посоветовала ему быть поосторожнее, чтобы не потерять работу, он, как обычно, злорадно рассмеялся и сказал ей: они не смогут меня уволить. Пусть только попробуют, у меня весь завод забастовку объявит, и они это знают. Я им, бля, не какая-нибудь мелкая сошка. Поев, он пошел в бар и там принялся громко рассказывать ребятам, как отчитал на работе сопливого кровососа-начальника, то и дело прерывая рассказ своим злорадным смехом.
Когда Гарри вернулся домой, Мэри уже легла, но ему было все равно, спит она или нет – так или иначе, некоторое время она не будет его донимать. Он разделся, плюхнулся на кровать и посмотрел, не проснулась ли Мэри, но та лишь что-то негромко проворчала и подтянула коленки поближе к подбородку. Так и лежа на боку, к ней лицом, Гарри уснул.
Наутро Гарри, прежде чем идти к своему станку, поднялся на шестой этаж. Он должен был проверить, не обрабатывает ли новичок деталь из нержавейки. Увидев, что того нет на рабочем месте, он улыбнулся и некоторое время постоял там, дабы убедиться, что они не пытаются плутовать, а перед уходом подошел и мастеру и сказал, что заглянет к нему попозже. Он совершил обход остальных цехов завода, а когда вернулся к своему станку, прошло уже более двух часов. Резко ударив по кнопке включения, он принялся за работу. Подошел мастер и спросил, когда будет готова деталь: все остальные уже обработаны, и мы ждем только эту. Гарри насмешливо посмотрел на мастера и сказал, что деталь будет готова тогда, когда он ее обработает. Мастер мельком взглянул на деталь, прикинул, сколько времени потребуется Гарри на ее обработку, и удалился. Гарри несколько минут пристально смотрел на него: ишь, умник, бля, выискался, – потом опять повернулся к детали.
После обеда Гарри снова поднялся на шестой этаж и произвел повторную проверку, потом побродил по заводу. В конце концов он добрался до своего станка и закончил обработку детали, потом опять поднялся на шестой этаж. Новичок снова был на своем рабочем месте, но в станке крутилась латунная заготовка. Гарри подошел к нему. Так-то лучше. Вчера ты чуть профсоюзного билета не лишился, старина. Тот мельком взглянул на Гарри и хотел было высказать все, что о нем думает, но смолчал – утром ему рассказали про Гарри и про то, как по его милости нескольких ребят абсолютно ни за что исключили из профсоюза. Гарри усмехнулся и ушел. По-прежнему сияя и чувствуя себя всесильным, он вернулся на свое рабочее место. Судьба новички его не особенно волновала, но он был рад, что сумел подложить хозяину большую свинью. Остаток дня он провел на рабочем месте, время от времени размышляя о вчерашних событиях и о том, что через две недели теряет силу договор профсоюза с компанией, а переговорные комиссии еще не пришли к соглашению по поводу нового договора, и наверняка будет объявлена забастовка. Гарри так радовала перспектива начать забастовку – закрыть все предприятие, выставить пикеты и наблюдать, как хозяева, жалкая кучка боссов, приходят на пустующий завод, сидят за своими столами, думают думу и терзаются из-за всех тех денег, которые они теряют, в то время как он каждую неделю получает свои от профсоюза, – что он то и дело посмеивался про себя, а иной раз испытывал желание заорать во все горло: да клали мы с прибором на вашу ублюдочную компанию, кровососы безмозглые! Мы вам еще покажем! Вы еще на коленях будете умолять нас на работу вернуться! Мы вас в бараний рог скрутим, жирные разъебаи!
День ото дня Гарри рос в собственных глазах. Он разгуливал по заводу, приветственно махал руками рабочим и орал им что-то сквозь шум, думая о том, что скоро здесь будет тихо. Заглохнет вся эта ебучая лавочка. Его мысленному взору уже рисовались карикатурные бумажные доллары с крылышками, вылетающие в окно из кармана и бумажника толстого лысого босса с сигарой во рту; и простофили в дорогих костюмах и белых рубашках с галстуками, сидящие за пустыми столами и вскрывающие пустые конверты, в которых должна лежать зарплата. Ему чудилось, как рушатся гигантские бетонные здания, как разлетаются во все стороны их обломки, а сам он парит в воздухе и сметает все эти здания с лица земли. В воображении своем он расплющивал головы и тела, выбрасывал их из окон, смотрел, как они шлепаются вниз на тротуар и хохотал во все горло, наблюдая, как трупы, плавающие в лужах крови, медленно уносятся течением к сточным канавам и как он, Гарри Блэк, тридцатитрехлетний цеховой староста, член руководства триста девяносто второй местной профсоюзной организации, наблюдает и хохочет во все горло.
Вечерами, после ужина, он шел на пустующий склад, где профсоюз делал ремонт, переоборудуя помещение для нужд стачечного комитета. Он мало делал и много болтал.
Гарри стал крепче спать – глубоким сном без сновидений; однако перед сном, когда он лежал на боку, ему еще более отчетливо, живо представлялись многочисленные пустующие цеха, разрушающиеся здания и падающие тела, более резко очерченными виделись силуэты и лица, более мягкой и дряблой – плоть; тлели кончики сигар, запахи сигарного дыма и лосьона после бритья приводили в негодование и доставляли удовольствие. Потом образы постепенно начинали перекрывать друг друга, переплетались и вместе кружились одним расплывчатым, сделанным в многократной экспозиции фотоснимком, а с лица Гарри почти исчезала презрительная усмешка, он улыбался и засыпал.
В последний день действия договора Гарри насвистывал за работой. Вернее оказать, издавал невнятный шипящий звук, временами напоминавший свист. Новый договор пока еще не был подписан, и вечером должно было состояться профсоюзное собрание. Когда рабочий день закончился, Гарри вышел из цеха в веселом расположении духа, похлопывая многих рабочих по спине с таким глубоким чувством товарищества, на какое только был способен, напоминая им про собрание и прощаясь до встречи в зале. Некоторые рабочие по дороге домой зашли в бар, не спеша выпили пивка и поболтали о забастовке, желая знать, как долго она продлится и чего они добьются. Гарри купил бутылку пива и расхаживал по бару, то похлопывая кого-нибудь по спине, то стискивая чье-нибудь плечо и произнося лишь несколько слов: мол, час настал, вечером все решится. Примерно с полчасика он околачивался в баре, потом отправился домой.
Когда Гарри вошел в зал, все руководство уже было в президиуме. Миновав боковые ступеньки, он гордо прошествовал перед залом и одним прыжком взобрался на сцену. Там он с обычной своей улыбочкой пожал всем руки, послушал немного, о чем говорят собравшиеся группами члены президиума, и продолжал переходить от группы к группе, пока зал медленно заполнялся, а через десять минут после того момента, как, согласно регламенту, должно было начаться собрание, председатель местной организации дал понять, что скоро начнет, группы разошлись, все заняли свои места, и Гарри сел на стул во втором ряду с краю, подвинувшись так, чтобы его было видно между двумя рабочими, сидящими впереди.
Председатель сел, достал из портфеля бумаги, просмотрел их, время от времени передавая документы кому-нибудь другому, достал повестку дня и прекратил начавшуюся было дискуссию. В конце концов бумаги были распределены так, как ему хотелось, и он поднялся, оставшись стоять за небольшим столом. Люди в зале притихли, а председатель объявил собрание открытым и предоставил слово секретарю, попросив его зачитать протокол предыдущего собрания. Протокол был зачитан, поставлен на голосование и одобрен рядовыми членами организации. Затем казначей сделал доклад, состоявший из множества цифр и пояснений по поводу статей расхода, по поводу того, сколько денег в кассе и сколько в забастовочном фонде – цифры, касающиеся забастовочного фонда, были оглашены последними, громко и медленно, и неофициальная группа поддержки, рассредоточившаяся по всему залу, принялась, как и было запланировано, аплодировать и свистеть в знак одобрения, и многие другие последовали ее примеру. Доклад был поставлен на голосование и одобрен рядовыми членами организации.