Но ведь это то же самое, что увидели через несколько столетий Моне, Писсарро, Ван Гог, Сислей!
Импрессионизм существовал задолго до импрессионистов как реальность, ожидающая открытия. Она была открыта во второй половине XIX века художниками, которые вышли из полутемных мастерских, из классических чердаков к солнцу, воде, деревьям, человеческим лицам, отражающим сияние утра или отуманенность пасмурного дня.
И она была даже не увидена, а исследована ученым и художником итальянского Ренессанса, странным гостем из будущего. Леонардо писал о том, какими мы видим вещи при дожде (затемненном и освещенном), когда еще кисть не умела это передавать. И лишь потом, через века, через века…
Я думаю, что экскурсовод, рассказывающий в залах импрессионистов о тайнах их кисти, мог бы сегодня вполне воспользоваться этими открытиями Леонардо для того, чтобы открытия импрессионистов показались непосвященным менее странными и фантастическими, более объективными, что ли. Но гораздо интереснее даже не это. Замечательно, по-моему, что импрессионисты, когда они были отверженными, когда видели сумасшедших в них, осмеивали, даже мысли не допускали, что в их картинах отражено нечто реально существующее, могли бы, обороняясь и наступая, вынуть из забвения мысли-наблюдения Леонардо, доказывающие, что они отнюдь не безумцы, а люди, видящие реальность полнее и глубже, чем их «здравомыслящие» современники.
Интересно, что современником импрессионистов был и Кэрролл — автор «Алисы в Стране Чудес» и «Алисы в Зазеркалье». В нем чересчур рассудительные читатели тоже видели человека, далекого от реальности. И лишь через сто лет стало ясно, что постиг он самую суть вещей, суть, недоступную здравому смыслу.
Иногда Леонардо называют холодным наблюдателем.
Холодный наблюдатель?
Послушайте, как говорит он о глазе: «О превосходнейший из всех вещей, созданных богом! Какие хвалы могут выразить твое благородство? Какие народы, какие языки способны описать твои подлинные действия?.. Но какая нужда распространяться мне в столь высоком и пространном рассуждении? Что не совершается посредством глаза?»
Это сама страсть! Леонардово кропотливое любопытство, порой опережая века, переключалось на непредставимое: мир бесконечно малого и бесконечно большого.
Он осваивал мир, как его современники осваивали Землю! Недаром Леонардо и Колумб, Магеллан, Америго Веспуччи жили в одно время. Это была эпоха открытий во всем: на земле, на небе, в душе человека…
В сущности, для Леонардо видеть означало мыслить.
Он созерцал? Да. Но Леонардо являл собой уникальный тип созерцателя — не безвольного (а созерцание безвольное, отдых от усилий воли — высшая радость, радость освобождения, как утверждал Шопенгауэр), а архиволевого. Кто-то из импрессионистов, кажется Ренуар, говорил в пылу полемики, что созерцает мир, как животное, то есть не думая, не мучаясь мыслями и загадками. Леонардо созерцал, как человек. Его созерцание было, по существу, отрицанием созерцания — в обычном понимании этого состояния души как сладостной расслабленности. Его созерцание было редкостным сочетанием непосредственного — порой детски-непосредственного и первобытно-наивного — восприятия явлений мира с работой ума, постигающего их суть. Он созерцал мыслью. Всевидящей мыслью. И именно поэтому видел то, чего не видели остальные, для которых чувственное восприятие и интеллектуальное осмысление были не одновременными, а раздельными актами познания. У него чувства и мысль были неразрывны, синхронны. И отсюда, наверное, склонность к загадкам… И — чувство загадочности мира, рождающее стремление ОТГАДАТЬ. Отгадать этот удивительный мир.
С течением лет это стало даже оригинальной игрой, сочинением «интеллектуальных ребусов».
Особенность игры была в том, что на «фантасмагорические» вопросы давались неожиданно обыденные ответы.
Остраненная мысль делала загадочное, странное понятным, обыденным и тем самым открывала неожиданную суть, казалось бы, ничем не замечательного явления.
Его загадки тоже форма познания — познания вещей, их неоднозначности. Для него любая вещь в мире имела как бы два лица: одно — скрытое маской, второе — узнаваемое, открытое.
Его загадки уже никого не удивляют и даже не занимают. Но то, что сегодня стало забавой, было некогда открытием — открытием, которое открывало мир с неожиданной, парадоксальной стороны. Подумайте сами, постарайтесь ответить сегодня на эти архаические загадки!
«О морские города! Я вижу в вас ваших граждан, как женщин, так и мужчин, туго связанных крепкими узами по рукам и ногам людьми, которые не будут понимать ваших речей, и вы сможете облегчить ваши страдания и утрату свободы лишь в слезных жалобах, вздыхая и сетуя промеж самих себя, ибо тот, кто связал вас, вас не поймет, ни вы их не поймете».
Кто они — эти непонятные, трагически беспомощные «мужчины и женщины»? Запеленутые младенцы…
«Люди будут с удовольствием видеть, как разрушаются и рвутся их собственные творения».
Кто же эти безумцы? Сапожники? Да, да, сапожники…
Может быть, для него было это игрой ума, ищущего отдыха от сосредоточенного усилия мысли?
«Пернатые животные будут поддерживать людей собственными перьями».
Что имеет в виду этот любитель ребусов? Он говорит о перинах.
«Видно будет, как огромнейшие безжизненные тела неистово несут на себе толпы людей на погибель их жизни».
О чем идет речь? О тонущих кораблях.
«Видно будет, как высокие стены больших городов опрокинулись в свои рвы».
Леонардо имеет в виду отражение городских стен в воде их рвов.
«И видно будет, как в большей части страны будут ходить по шкурам больших зверей».
Это о подошвах обуви из бычачьей кожи.
«О сколько будет таких, которым не будет дозволено родиться!»
Леонардо говорит о яйцах, которые мы едим за завтраком, о яйцах, в которых умирают, не родившись, цыплята.
«Видно будет, как в воздухе на огромнейшей высоте длиннейшие змеи сражаются с птицами».
Это об ужах, уносимых аистами.
«Видно будет, как кости мертвецов в быстром движении вершат судьбу того, кто их движет».
Это игральные кости.
«Видно будет, как переворачивают землю вверх дном и смотрят на противоположные полусферы и открывают норы свирепейших зверей».
Это о вспаханной земле.
«Можно будет видеть фермы и фигуры людей и животных, которые будут следовать за этими животными и людьми, куда они ни побегут; и таково же будет движение одного, как и другого, но удивительными будут казаться различные размеры, в которые они превращаются».
Отгадать непросто, а ответ удивительно простой.
Это тень, которая движется вместе с человеком.
«Можно будет не раз видеть, как один человек остановится и все за ним следуют; и часто один из них, самый верный, его покидает».
Это, пожалуй, один из самых «алгебраических» ребусов.
Речь идет о… тени от солнца и об одновременном отражении в воде.
«Видно будет, как мертвые носят живых в разных направлениях».
Леонардо говорит о повозках и кораблях.
«Большая часть моря убежит к небу и не вернется в течение долгого времени».
Что это? Облака.
«Видно будет, как все стихии, смешавшиеся в великом перевороте, бегут то к центру мира, то к небу, а когда из южных стран бешено несутся к холодному северу, иногда же с востока на запад, и так из одной полусферы в другую».
Ответ на загадку занимает больше места, чем она сама.
«О воде, которая бежит мутная и смешанная с землей, и о пыли, и о тумане, смешанном с воздухом, и об огне, смешанном со своей стихией…»
«Все вещи, которые зимой будут под снегом, откроются и обнаружатся летом».