Отец ее князь Белосельский-Белозерский был известным писателем, дипломатом, автором философских сочинений, переписывался с Вольтером, который хвалил его изящные французские стихи, и Кантом, который дал высокую оценку его философскому трактату о познавательных способностях человека — «Дианиология, или философская схема познания» (1790)[80]; состоял членом ученых обществ, собирал картины и скульптуры, за что получил прозвище «московского Аполлона». Зинаида родилась в Турине и получила прекрасное и разностороннее образование. Она знала несколько европейских языков, владела латинским и греческим, училась живописи. Но ее музыкальные способности, сильный и редкий но красоте голос были исключительны.

Девочка лишилась матери при рождении (1789 год), а когда ей исполнилось 20 лет, потеряла отца — друга. Вскоре после его смерти она вышла замуж за известного деятеля александровской поры флигель-адъютанта Никиту Григорьевича Волконского, родного брата будущего декабриста — Сергея Волконского. Это было накануне войны с Наполеоном. После изгнания французской армии из пределов России весною 1813 года Зинаида Волконская в свите, сопровождающей императора, выехала в Европу. В марте 1814 года русские войска заняли Париж, в ноябре открылся знаменитый Венский конгресс. Ему сопутствовали многочисленные празднества и увеселения, на которых Зинаида Волконская впервые выступила на сцене. Вена и Париж очарованы и покорены молодою русскою княгиней, ее удивительным по красоте и звучности контральто, природной музыкальностью, свободой держаться на сцене, наконец, ее драматическими способностями.

Кумир парижан в эти годы, прославленная актриса Марс восклицает, услышав пение Волконской и увидев ее игру: «Как жаль, что такой сценический талант достался на долю дамы большого света!»[81] А когда Волконская сама подобрала труппу и поставила со своим участием на сцене частного театра онеру «Итальянка в Алжире» Россини, неизвестного в эту пору во Франции, то ей востороженно и благодарно аплодировал сам композитор. На русские темы, напетые ему Волконской, Россини сочинил арию в «Севильском цирюльнике».

Княгине всегда как будто мало своего личного успеха, и она жаждет познакомить мир с тем прекрасным, чем она владеет, разделить свое богатство на всех.

Марс не зря сожалела о талантливой «даме большого света». Предрассудки могущественнее успеха. Александр I недоволен выступлениями княгини Волконской на парижской сцене. Русский двор давно вернулся на родину, а она никак не может оторваться от увлекшей ее стихии театрального, музыкального Парижа. «Искренняя моя привязанность к вам, такая долголетняя, заставляла меня сожалеть о времени, которое вы теряете на занятия, по моему мнению, так мало достойные вашего участия... С истинным удовольствием встречу я минуту вашего к нам возвращения»[82],— пишет Волконской император.

Однако у этой молоденькой, 25-летней женщины — сильный характер. Она не легко подчиняется даже настояниям царя. Непокорство Волконской так же заметно в ней, как и ее талантливость. Она вернулась в Россию лишь в 1817 году и опять вопреки желанию императора, привыкшего видеть в ней украшение своего петербургского двора, на год уезжает в Одессу. Артистическая карьера, хотя и с немалыми трудностями, но возможная в Европе, немыслима для княгини в России.

Волконская решает заняться литературой. В 1819 году в Москве выходят написанные ею по-французски «Четыре новеллы»; одна из них — «Лаура» — автобиографична, и Вяземский находит в ней «тонкие наблюдения и счастливые выражения». В трех остальных — вслед за Шатобрианом — с сочувствием изображена жизнь дикарей как естественная и гармоническая.

Впоследствии эстетик С. П. Шевырев воскликнет: «О, если бы она в молодости писала по-русски! Она создала бы у нас шатобрианову прозу»[83].

Выход этой книги не удовлетворяет Волконскую. Она пытается найти замену своему артистическому призванию, и это гонит ее в Италию, где она становится центром художественного кружка в Риме. Молодые русские ученики академии — Ф. Бруни, К. Брюллов, Сильвестр Щедрин, скульптор С. Гальберг встречаются в ее кружке с такими европейскими знаменитостями, как Канова и Торвальдсен.

Волконская так страстно увлечена искусством, что будто магнитом притягивает к себе всех, кто, подобно ей, относится к искусству серьезно, для кого оно насущная жизненная потребность. Один из новых приятелей княгини пишет о ней в Петербург: «Женщина прелюбезная, преумная, предобрая, женщина — автор, музыкант, актер, женщина с глазами очаровательными». «Женщина — автор» в это время сочиняет оперу «Иоанна»: ока и либреттист, и композитор, и исполнитель главной роли Жанны д'Арк, и постановщик оперы на сцене своего домашнего театра. В этом костюме Волконская изображена Ф. Бруни на одном из первых его римских портретов. Спустя несколько лет Волконская пошлет литографированную копию этого портрета Пушкину.

В 1822 году на увеселениях Веронского конгресса Волконская последний раз выступит на открытой европейской сцепе в опере «Молинара» Пазнелло. Судьбу ее это выступление не изменило.

Вернувшись в Петербург, княгиня, вызывая насмешки и злословие светских знакомых, погружается в изучение истории древней России, Скандинавии, археологии, народных русских песен и обрядов.

Вероятно, дилетант, который занимается всем понемножку и всем одинаково приятно, отличается от человека ищущего больше всего тем, что в тревожных «поисках себя» трудно получить легкое удовольствие. Волконская никогда не была самодовольной — частое свойство дилетантов — и своим научным занятиям отдалась целиком. Плодом усиленного двухлетнего труда явилась повесть «Славянская картина», написанная по-французски, которая была издана анонимно в Париже в 1824 году и заслужила одобрение французской критики «за изящество и свежесть чистого гармонического стиля». Героиней повести является славянка Милиада, мать будущего основателя Киева — Кия.

В этом же году Волконская переехала жить в Москву, желая укрыться от чопорности и принудительности петербургской жизни. После возвращения Пушкина из ссылки «княгиня Зенеида», как звали ее друзья, будет уговаривать поэта остаться жить в Москве. «Возвращайтесь,— напишет она Пушкину в Петербург,— московский воздух как будто полегче». Вероятно, эта примечтавшаяся ей «легкость» московского воздуха и была причиной ее собственного переезда. Она чувствует конец, угасание Александровского времени с его надеждами, европейскими празднествами, с неизвестной прежде в России публичностью многочисленных диспутов и кружков. Ей хочется задержать это время. Дом Волконской в Москве, ее салон стал оазисом художественной культуры для всех создателей и ценителей русского искусства.

Талант соединить, связать людей, воодушевить их на собственное творческое движение — возможно, из всех талантов редчайший. Что же касается значения кружков, частных сборищ в русском обществе, то, пожалуй, тут неожиданно самая высокая оценка их принадлежит министру просвещения николаевского времени: «Частные, так сказать, домашние общества, состоящие из людей, соединенных между собой свободным призванием и личными талантами и наблюдающих за ходом литературы, имели и имеют не только у нас, но и повсюду ощутительное, хотя некоторым образом невидимое влияние на современников. В этом отношении академии и другие официальные учреждения этого рода далеко не имеют подобной силы»[84].

Примером подобного кружка был, несомненно, и салон Волконской. Пушкин, Жуковский, Баратынский, Хомяков, Веневитинов, Вяземский, Козлов, Одоевский, Языков, Дельвиг, Кюхельбекер, Киреевский — все, кто живут в Москве пли ее посещают, любили бывать и бывали у «Северной Коринны». «Литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоему меценату, и приятно встречали друг друга на ее блистательных вечерах, которые она умела воодушевить с особенным талантом»,— пишет один из них. «Все в этом доме,— признавал Вяземский,— носило отпечаток служения искусству и мысли». Дом Волконской был скорее дворцом и академией искусств, чем салоном. Во всяком случае «салонности» там не было. Впоследствии, когда Волконская навсегда покинет родину, Вяземский с тоской будет вспоминать об «особом музыкальном мире» у нее в доме, где «музыка входила всеми порами»: «дом ее был как волшебный замок музыкальной феи: ногою ступишь на порог, раздаются созвучия; до чего ни дотронешься, тысяча слов гармонических откликается. Там стены пели; там мысли, чувства, разговор, движения — все было пение»[85]. Пение самой Волконской вызывало неизменное восхищение слушателей.