«Менгартик», — промелькнуло у него в голове.

Он не впервые услышал эту кличку. Когда-то Элишка сказала ему об этом. Главка делал вид, что остроумие подчиненных его не беспокоит, но на самом деле прозвище его раздражало. Солдаты таким образом напоминали ему, что он никогда не станет таким, как Менгарт. Но в оценке командира речь шла совершенно о другом; Душану даже стало приятно.

Они разъехались на площади. Менгарт все-таки пропустил капитана вперед и, прежде чем свернуть, светом посигналил ему на прощание.

Душан домой не поехал, а свернул к железнодорожной платформе, чтобы выехать затем на шоссе, ведущее в райцентр. От кирпичного зданьица с облезлыми буквами «Борек» отошли несколько пассажиров. Он сбросил газ: тротуара здесь не было.

Марику Ридлову среди пешеходов Душан узнал сразу. Она держала в руке маленький чемоданчик, беспомощно оглядываясь по сторонам. Он затормозил и вышел из машины.

— Марика! Ты что здесь делаешь? — воскликнул он, не скрывая удивления, и пошел ей навстречу.

— Боже мой, Душан!.. — радостно вскрикнула она.

Он помог ей положить чемодан в багажник, сесть в машину и, когда сам удобно устроился за рулем, посмотрел на Марику. Душан вдруг пожалел, что остановился. Элишка с полными сумками уже наверняка с нетерпением ждет его. Вместо того чтобы поспешить к ней, он взялся помогать Марике, что наверняка принесет неприятности. Марика заметила его колебания.

— Я приехала к Гинеку, — сказала она. — Ты отвезешь меня к нему?

— Гинека здесь нет, Марика, — ответил Душан сдавленным голосом, глядя вперед через лобовое стекло, хотя машина все еще стояла на месте.

— Как это нет? — вырвалось у нее раздраженно. — Я должна с ним поговорить.

Душан пожал плечами:

— Гинек уже несколько месяцев находится в Советском Союзе. Вернется в начале марта.

— Но ведь… — прошептала она разочарованно.

Душан не ответил, он сосредоточенно вслушивался в урчание двигателя. Спустя минуту он услышал свой четкий, может быть, даже слишком твердый голос, нарушивший монотонный гул мотора.

— Это, разумеется, твое дело, Марика, но я думаю, что никакой разговор тебе все равно не поможет… И это не так уж нелогично.

Он обернулся назад, куда посадил гостью, и заметил, сколько ненависти, оскорбленного самолюбия и фальшивой гордости было в ее взгляде. Бледное лицо женщины, подсвеченное уличным фонарем, выглядело ужасно, но гордость в ее глазах не исчезла.

— Едет сейчас что-нибудь в обратную сторону? — спросила она каким-то чужим голосом и взялась за ручку.

Он покачал головой.

— Думаю, что разумнее всего тебе будет поехать сейчас к нам. Выспишься, а завтра увидим, что делать дальше, — предложил Душан, вытащил из кармана связку ключей и вложил их в ладонь Марики. — Мне надо ехать за Элишкой, — объяснил он.

Она не стала отказываться. Душан привез ее к дому, помог выйти из машины. Марика упрямо молчала, плотно сжав тонкие губы.

— Мы живем на третьем этаже, — сказал он. — Чемодан твой я внесу, когда мы приедем с Элишкой.

Она кивнула. Он смотрел, как она медленно идет по тротуару с его ключами в руках, потом взглянул на циферблат часов. Элишка ждала, да и на вечерний контроль надо успеть.

Главка помчался к районному центру.

30

Только войдя в подъезд, Марика Ридлова осознала, что Главковы живут не в том доме, где они с Гинеком проводили ночи во время ее редких посещений Борека. Она никак не могла припомнить, говорил ли ей Душан о новой квартире.

Если бы всего год назад кто-то предсказал, как сложится ее жизнь, она бы посмеялась над ним. Она любила Гинека и была убеждена, что и он ее любит. Как все просто! В то время как другие супружеские пары боролись со множеством проблем, их трудности не касались — она получила от родителей весь верхний этаж виллы, родители же помогли и в покупке мебели; сами Марика и Гинек хорошо зарабатывали и могли бы быстро скопить на собственную машину. До счастья оставался один маленький шажок. И вот его-то они и не сделали.

Гинек не смог его сделать!

— Сам убедится, что дурака валяет. Где еще он найдет такую? Ему бы тебя на руках носить, — размышляла вслух мать, а отец поддакивал:

— Какая жена досталась, образованная, красивая, жить есть где. Ничего, подумает хорошенько, поймет, что может потерять, и вернется, вот увидишь.

— Он еще попросит у тебя прощения. А ты должна иметь гордость, хоть ты уже и не Градская, — подчеркивала мать. — Пока что ни в какой Советский Союз он не поедет, — пророчила она. — Во всяком случае, до рождества будет здесь.

Она ошиблась. Впервые за время их супружества Марика и Гинек не отмечали рождество вместе. Марина втайне надеялась, что он все же уехал в командировку и не дает о себе знать из-за упрямства, но мать была другого мнения: «Не верю, что его послали после того, что я им написала… Ой, играет он с огнем, ведь стоит только захотеть — и женихов десятки сбегутся».

Уведомление, полученное Марикой из суда, было запечатано в голубой и оттого показавшийся ей холодным конверт со множеством печатей. Формулировки, характеризовавшие их брак, были четкими. Тот, кто их писал, не искал виноватых, а констатировал факты. Приложенная ксерокопия письма призывала ее к примирению.

— Скоро забудешь его, найдешь себе нового жениха, сыграем свадьбу… Радуйся, что все кончилось без последствий, — вздыхая, говорила мать, а отец вторил ей:

— Ты была ему хорошей женой. Во всем виноват он. Не забывай, что ты из рода Градских. У нас есть своя гордость.

Плакать она не будет, этого Гинек никогда не дождется. Однако свести с ним счеты и сказать то, что она о нем думает, ей очень хотелось. Но без слез и всхлипывания — они унижают. «Папа прав, гордость у нас своя. Если он не ценил то, что я предлагала, то просить его об этом я не собираюсь. Никаких примирительных разговоров и ощущения неловкости на суде, я скажу ему все это сама, с глазу на глаз. Он украл у меня несколько лет жизни, такое не прощают… Не я, а он должен услышать, что я уже в нем не нуждаюсь», — думала Марика, решительно входя в вагон. По дороге она подробно продумала, какой тон для беседы ей выбрать. Она будет говорить с ним несколько пренебрежительно, иронически, то есть продемонстрирует ему свое превосходство. Она не останется в проигрыше, она была и будет Градской, а то, что в паспорте она значится Ридловой, так это временная ошибка.

Но Гинек уехал. Уехал, не дав ей возможности получить моральное удовлетворение. Теперь, когда она шла по лестнице, ей казалось, что где-то в темноте над ней посмеиваются его глаза. Марика поискала рукой выключатель. Коридор озарился светом лампочки, но ощущение униженности не прошло.

Она поднималась все выше, размышляя, не будет ли умнее вернуться на вокзал и уехать домой первым поездом. Разве Душан не дал ей понять, что здесь она теперь не найдет поддержки? Пораженная этой мыслью, она остановилась на лестничной площадке и, опершись о перила, взглянула на табличку ближайшей квартиры. На ней было написано: «Инженер Гинек Ридл». Марика почувствовала, как у нее сразу вспотела ладонь, сжимавшая связку ключей, как застучала кровь в висках.

Из квартиры доносились звуки концерта органной музыки, и это на секунду вызвало в ней представление, что вот она сейчас откроет дверь, разденется, заглянет в комнаты, увидит Гинека, устало опустится возле него в кресло и начнет рассказывать ему, какой у нее был трудный день, потому что началась эпидемия гриппа и в приемной творится что-то невероятное. Потом они лягут спать, впрочем, сразу они не заснут, ведь завтра суббота и на работу идти не надо. Поэтому можно понежиться в постели, поговорить, помечтать…

— Вам что-нибудь нужно?

Она увидела перед собой приветливое лицо и даже не поняла, что ее палец нажимает на кнопку звонка.

— Простите… я Марика Ридлова, — прошептала она едва слышно.

Лицо молодой женщины сразу посерьезнело.

— Проходите, прошу вас, — пригласила она.