— Товарищи курсанты, — начал свою речь старшина. — Мы ежедневно должны здороваться с командиром роты. Этим мы проявляем свою культуру, воспитанность, и, кроме этого, здороваться положено по уставу.

Фролов с особым вниманием слушал сержанта.

Мишин на секунду прервал свое объяснение:

— Что с тобой? Плохо?

— Ничего, — не мигая, ответил Фролов.

— А чего вылупился на меня?

— Виноват, товарищ сержант. Ем.

В строю прокатился смешок.

— Ты мне эти шутки брось, Фролов. Не люблю я их. А если решил глаза пялить, то вон возьми устав. Больше пользы будет. Итак, продолжим. Все уяснили, зачем необходимо здороваться? А теперь потренируемся.

Он отошел на середину строя, прокашлялся и рявкнул:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

Строй разразился ревом. Каждый стремился перекричать не только товарища, старшину, а и самого себя. Но самое удивительное, что этот звериный вой понравился Мишину.

— Неплохо. Только веселее, веселее. И громче. Примерно вот так, — и старший сержант изобразил, как «примерно» надо кричать.

Получилось довольно внушительно.

Дежурный по роте косо поглядывал на часы, ожидая с секунды на секунду начальника. Старшина оправлял китель, подтягивая «случайно» ослабленный ремень, выровнял шапку, застегнул «вдруг» расстегнувшийся крючок, пригладил «неожиданно» отросшие сзади кудри, вытянулся в струнку и принял подобострастный вид.

Ротный — зверь, наверное, думал Фролов, наблюдая за манипуляциями сержанта. В его воображении он рисовался детиной огромного роста, широченным в плечах (видимо, для этого и открыты две створки дверей — в одну-то не проходит). Выражение лица должно быть обязательно свирепым, глаза гореть злым огнем. Да, такого командира не только Мишин, любой забоится. У такого любая рота станет отличной. А голос, видимо, похлеще старшинского. И Фролов с опаской посмотрел вверх. Прямо над ним висела красивая люстра. Не дай бог, сорвется от рева, подумал он и отодвинулся в сторону.

— Что толкаешься, — недовольно зашипел на друга Ваганов.

— Да молчи ты, — отмахнулся Фролов.

По казарме разнеслась команда «Смирно!».

В дверях стоял маленький сухонький капитан. Дежурный, сделав два четких строевых шага, на третьем поднял ногу так высоко, как будто намеревался попасть ротному в грудь. Подобный же маневр совершил и старшина, доложив, что в его отсутствие в роте происшествий не произошло. Капитану такое задирание ног, видимо, особенно понравилось.

Развернувшись к роте лицом, офицер тоненьким тихим голосом поздоровался и был тут же оглушен ревом сотен луженых глоток.

— Зачем кричать? — он недовольно сморщился. — Это все ваши проделки, Мишин. Сколько раз просил не кричать. Ну, да ладно. Пополнение приняли?

— Так точно, — рявкнул сержант.

— Сколько?

— Пятнадцать.

— Подшиты?

— Никак нет.

— Значит, на развод их не выводить. Пусть приводят себя в порядок. На работы и занятия не привлекать. Но только сегодня.

— Ясно.

— С ними оставить сержанта Дронова.

— Есть!

Через пять минут все пятнадцать человек сидели в бытовой комнате и неумело пришивали свои первые погоны и петлицы. Сержант Дронов, павлином прохаживаясь между курсантами, указывал то одному, то другому.

— Вот так подшивай… Это наоборот… Поменьше стежки делай — видно будет… Аккуратнее, куда спешишь?..

Фролов был занят своими мыслями. Он чувствовал себя раздавленной лягушкой, которая приближающийся грохот приняла за гром и надеялась на близкий дождик, а оказалась под безжалостным колесом телеги. Он никак не мог смириться с тем, что его ротный — простой, ничем не отличающийся офицер, а может быть и отличающийся как раз маленьким ростом и тихим голосом. Да разве это командир? Вот Мишин — это да. Это командир. А капитан, маленький, плюгавенький… Не такой он представлял себе армию. По крайней мере, своих командиров. Чужие пусть будут разными-всякими. Но его — только гренадерами, богатырями с усами. А у этого даже усов нет. Мальчишка какой-то. Да одень его в гражданку, за школьника сойдет. Эх, не повезло на командира…

— А ты что молчишь, — Ваганов толкнул Фрола в бок. — Расскажи, как в армию попал.

— А что рассказывать? Как обычно. Получил повестку и пошел.

— Ну ты брось заливать! Просто так и пошел?

— Конечно, не просто. За этой повесткой в военкомат пришлось идти. Отец был против, чтобы я шел в армию. Предлагал устроить все по закону. Для него это раз плюнуть — весь город его знает, почти все друзья. Сам, говорит, не служил и тебе не советую. Нет, говорю, отец, в армию хочу. Зачем отличаться от всех? Да и, в глазах друзей буду выглядеть неполноценным. А он мне: дурак ты еще, молод. Я вот без армии, и живем отлично. Машина, дом, деньги. Что тебе еще надо! Все это, говорю, хорошо, но в армию я пойду. Хочется испытать себя, узнать, на что я способен. А отец: я же тебе предлагал испытать себя. Это он, когда устраивал меня работать на мясокомбинат. Работа, конечно, чистая, калымная — за месяц столько «бабок» зашибал, что вам и не снилось. Но, отвечаю, не этим хочу себя проверить. Хотелось бы трудности испытать. Мать, конечно, в слезы, отец обиделся. Но в последний день дали кучу наставлений, а еще больше еды. Сумку пришлось вдвоем нести. Зато двое суток горя не знали — нас человек десять было с одного района, так эти дни только мясом и питались…

Сержанта Дронова давно уже не было в бытовке. Его вызвали к телефону. Фролов продолжал:

— А я, между прочим, шел в армию с одной лишь целью — отдохнуть. Ну, что мне сержанты — тьфу, вошь на палочке. Такой же пацан, как и я. На гражданке, наверное, никто его не замечал, а здесь получил соплю поперек погона и командует. Да таких командиров я посылать подальше буду…

Фрол собрался еще кое-что добавить, но вдруг заметил, что в дверях стоит Дронов и очень уж внимательно слушает. Неужели услышал то, что он сказал? В душе Фрола неприятно похолодело. Но ведь это и пьяному ежику понятно, что все это — чистейшее вранье, треп?..

— Кто еще не был на беседе у замполита? — подал голос Дронов.

С Фроловым никто не беседовал. Поэтому он натянул на свои крутые плечи китель с одним погоном, застегнулся и пошел в канцелярию.

Дав исчерпывающие ответы на стандартно-плоские вопросы замполита, Фролов спросил:

— А кто не желает служить в этой роте, в другую переведут?

— Вы что, не хотите служить в нашей роте? — вежливо поинтересовался лейтенант.

— Да нет, это я так, — замялся Фролов и тут же спросил:

— А машины нам дадут?

— Машины? — замполит оторвался от своих бумаг. — Нет, технику вы водить не будете. А вы бы хотели работать на машине?

— Да нет. От них меня мутит. Аллергия на выхлопные газы.

— А-а, — понимающе протянул офицер. — Ну, с этим у нас в порядке. Выхлопных нет, но газы есть. От таких аллергии не будет.

— Это хорошо. А то, знаете, совсем замучила меня. Проедет машина — слезы идут. Трактор протарахтит — в дрожь бросает.

— Да, — сокрушенно проговорил замполит. — Серьезная у вас болезнь.

Расспросив, чем еще болел Фрол, замполит все записал в свою тетрадь, которую позже курсанты окрестили черной, и отпустил его в бытовку — подшиваться.

К вечеру, как бы случайно, Фролов подошел к большому зеркалу, висевшему против дневального. Форма плотно облегала его могучую фигуру. Ремень, поддерживая живот, разрезал его мощный торс на две неравные части. Сапоги сложились лихой гармошкой…

— Что это такое? — спросил Дронов, показывая на обувь.

— Сапоги, — не понял Фролов. — Старшина выдал.

— Почему «гармошка»?

— Не налазят, товарищ сержант. Узкие.

— Голенища сейчас же подвернуть. А завтра вставить клинья. Ясно?

— Так точно!

Фрол подвернул голенища. Получились полусапожки. И удобно, и легко. Он сравнил свои сапоги с сержантскими, которые были щегольски доработаны. На союзке, голенищах, на аккуратно подточенных каблучках и даже на подрезанных краях подошв играл зеркальный глянец. «Ласты какие-то, — подумал о своем сорок пятом Фрол, переступая на место. — Говнодавы». И он, удрученный этим неожиданным открытием, пошел чистить сапоги. До зеркального блеска. «Пусть хоть чем-то будут похожи», — думал он, с остервенением работая щеткой, как будто собираясь протереть кирзу насквозь.