- Я бы попросил вас уйти с дороги. – По-прежнему вежливо сказал ему Мишель, вытерев кровь со лба. Кровь была не его, а Петина, когда он разбил ему губу и выбил пару зубов своим очень точным и неожиданным ударом головой.
«Эх, была не была», подумал Фёдор, и… отошёл.
Ну, а что ему ещё оставалось? И хорошо, что этого не видел Иван Кириллович, отчаявшийся в своих попытках спрятаться под столом, а то выгнал бы старого предателя – как пить дать, выгнал бы.
И вот теперь уж точно быть смертоубийству, когда Мишель, преодолев последнее препятствие в виде отступившего назад, съёжившегося Фёдора, уверенным шагом направился к столу, под которым прятался его отец. Но, очевидно, сам Всевышний покровительствовал Ивану Кирилловичу в этот день, своей дланью защитив его от смерти.
- Господи Боже, что здесь происходит?! – Как гром среди ясного неба, зазвучал в гостиной требовательный и чуть напуганный голос Сергея Авдеева.
Глава 5. Фёдор
Если позволите, небольшой исторический экскурс: начиная с пятнадцатого, а некоторые источники утверждали, что и с четырнадцатого века нашим маленьким городком (тогда ещё рыбацкой деревней на побережье) и всеми окрестными землями целиком и полностью владели Волконские, старый княжеский род, славящийся своей беспощадностью к врагам и щедростью к верноподданным. При Иване Грозном и до самой отмены крепостничества в Большом доме творились настоящие ужасы, но у Волконских в округе была абсолютная власть, их беспределу никто не смел перечить. Что касается Авдеевых, дорогих соседей не менее знатного рода – они прославились гораздо позже, при Екатерине, когда предок Сергея Константиновича разбогател на рыбном промысле и построил, с разрешения предка Волконских, большую усадьбу на их земле.
Они всегда были их вассалами и исправно платили им аренду, ровно до тех пор, пока предок Авдеева не получил титул, году, эдак, в 1770-м, а то и позже. Волконским, безраздельно правящим на этом берегу реки, такое, безусловно, не понравилось, но что поделаешь? – изменить они ничего не могли, пришлось смириться.
Историю эту все прекрасно знали, и не забыли, даже спустя столько лет, в результате чего Волконские, славящиеся своей заносчивостью и гордостью, всегда с лёгким пренебрежением относились к простецким Авдеевым, которым титул и богатство досталось за тяжёлые труды, а не по праву рождения. И две семьи этих всегда друг друга недолюбливали.
Когда человечество уже вступило в прогрессивное новое тысячелетие, эти предрассудки практически перестали иметь значение. Старая вражда не мешала им время от времени приглашать друг друга в гости, но Алексей, тем не менее, до сих пор не упускал ни единого случая указать Константину Григорьевичу на его место, порой вспоминая даже право первой ночи, которым часто пользовались его предки, когда кто-нибудь из Авдеевых брал себе жену… И при этом очаровательно улыбался, поглядывая на графиню Авдееву, которая смущённо отводила взор. У Мишеля порой возникал соблазн спросить – а правда ли, что у дядюшки, никогда не блиставшего нравственностью, был роман с Софьей Владимировной? Но вряд ли его развратный дядюшка сознался бы, даже если и так.
Надо ли говорить, что всё это тем более не способствовало укреплению соседских отношений? От откровенной вражды их сдерживало лишь благоразумие Константина Григорьевича, который прекрасно понимал, что Волконских лучше не гневить, да учтивость Софьи Владимировны, которая ставила этикет превыше всего и ненавидела ссориться.
Так что, можно сказать, Мишель с Сергеем не любили друг друга просто потому, что так повелось изначально, между их отцами ещё до их рождения, а прежде – между отцами их отцов.
Но это всё до определённых пор, ибо с недавнего времени у Мишеля к Авдееву появилась самая настоящая ненависть, потихоньку сменяющаяся ненавистью лютой и страшной. Но, наверное, если кто и мог спасти бедного Ивана Кирилловича в тот момент, то это он, Сергей.
Бог его знает, сколько он уже там стоял, и что успел увидеть, но судя по его бледному лицу, пропустил совсем немного. И явно не мог не знать, чем вызвана такая бурная ссора, так что его вопрос: «Что здесь происходит?» показался Мишелю в высшей степени лицемерным.
- Свидетели. – Сказал он, остановившись в двух шагах от отца, который ещё дальше заполз под стол, и смотрел теперь оттуда на Сергея Константиновича, как на спасительную соломинку. – Знаешь, Авдеев, что делают со свидетелями? Мне вот они сейчас совершенно некстати!
- Мишель, опомнись! Ты… Господи, да как бы там ни было, неужели нельзя уладить всё миром?! – Быстро, но уверенно заговорил дипломатичный молодой граф. Фёдор смотрел на него с надеждой, как и Иван Кириллович, и Сергей, почувствовав прилив уверенности, продолжил: - Ты ведёшь себя недостойно дворянина! И вообще, это дикость! Уж не знаю, что с тобой сделал этот год в окопах, но, похоже, он превратил тебя в настоящее чудовище, раз ты не пожалел собственного отца, чтобы…
- Авдеев, лучше заткнись, пока я не вспомнил, кто познакомил моего обожаемого батюшку с его будущей женой, учительницей. – Посоветовал ему Мишель, чей пыл начал понемногу остывать в присутствие этого человека. Одно дело Георгий с Петькой да Фёдор – какие-никакие, но свои. А графа Авдеева, дорогого соседа, вмешивать в семейные дела, наверное, и впрямь не стоило.
- Но… - Вся уверенность Сергея, почерпанная из молящих о помощи взглядов дворецкого и Ивана Кирилловича, вдруг куда-то разом улетучилась, разбившись о тяжёлый, холодный взгляд Волконского. – Но я же ни в коем случае не думал, что… Господи, я хотел как лучше! Я всего лишь хотел помочь!
- Помог? – Полюбопытствовал Мишель, обернувшись на съежившегося под столом отца. Тот выглядел жалко, зажимал рукой сломанный нос, и смотрел затравленно. Мишель поморщился, осознав, наконец, что он, кажется, перешёл границы. А, впрочем, он не жалел.
А если и жалел, то только о том, что Сергея нельзя точно так же… Руки чесались свернуть ему шею за ту услугу, что он оказал им всем, найдя Катерине молодую и хорошенькую учительницу музыки.
- Но я же… - Попытался, было, оправдаться Сергей, но его речей слушать никто не стал. Мишель жестом велел ему замолчать, и вышел из гостиной, не забыв напоследок хлопнуть дверью так, что зазвенели стёкла на всём первом этаже.
Бедняга Авдеев проводил его взглядом, понуро вздохнул, и, качая головой, направился помогать Ивану Кирилловичу. Выглядел тот, мягко говоря, не очень.
- Я пришёл выразить вам соболезнования. – Бормотал молодой граф, подавая министру руку, ибо без посторонней помощи Гордееву оказалось сложновато подняться. – А тут такое… как с цепи сорвался, в самом деле! Совсем бешеный стал…
- Ничего, Серёжа, ничего. Хорошо, что вы пришли! – Приговаривал министр, ни в каких соболезнованиях не нуждавшийся, но, тем не менее, появлению дорогого соседа обрадовавшийся как манне небесной. Неужели сын и впрямь убил бы его, если бы не этот добродушный мальчик, явившийся так вовремя?
А что, с него станется! Поди, не раз уже убивал на этой своей войне, думал Иван Кириллович, вытирая с лица кровь платком, который Сергей любезно ему протянул. Да уж, не так себе он представлял встречу с сыном после столь длительной разлуки!
Впрочем, и Мишель представлял её иначе. И если б он знал тогда, в день своего отъезда, что видит мать в последний раз… Если б только мог он всё вернуть, если б только мог хоть что-то исправить! В немом бессилии он сжимал и разжимал кулаки, глядя рассредоточенным взглядом на пустующее сиденье кареты, где обычно ездила Юлия Николаевна. Спиной к движению она всегда садилась, клала руку на обитый бархатом подлокотник, и смотрела в окно. Всегда такая спокойная, задумчивая, и такая красивая…
И её больше не было. И не было, скорее всего, из-за этого человека, которого Мишель категорически не хотел называть своим отцом, пускай и в мыслях. Это он убил её. Даже если это и впрямь было самоубийство, в чём Мишель теперь уже сомневался, всё равно в этом была исключительно его вина. Дорогого батюшки Ивана Кирилловича, неблагодарного ублюдка!