Пулеметной очередью был ранен подносчик снарядов носовой пушки матрос Ракитин. Сидя на палубе с перебитыми ногами, он продолжал подавать снаряды. Раненный в ногу, упал у пулемета боцман Саковенин, но тут же поднялся и продолжал вести огонь. Немцы били длинными настильными очередями. С визгом проносились шквальные красные трассы, осколки рубили борт и надстройки. Всплески разрывов, как смерчи, вставали то с правого, то с левого борта, и скоро их водоворот, казалось, совсем захлестнул катер.

Раненые матросы не покидали боевых постов, словно приросли к пушкам и пулеметам.

Сквозь стену огня, сквозь непрерывный грохот катер Флейшера все ближе и ближе подходил к кораблям противника. Вот уже отчетливо виден задранный вверх нос торпедного катера и хлещущие буруны. Казалось, катера неизбежно столкнутся. Но на вражеском торпедном катере вспыхнуло пламя, и он, резко сбавив ход, отвернул.

Противник явно не ожидал столь дерзких действий советских моряков. Походный порядок катеров был нарушен, они отворачивали и выходили из строя.

- Ага! - сказал Чеслер. - Один уже горит. Победа будет за нами!

Это были его последние слова. Снаряд ударил в ходовую рубку, осколки полетели на мостик. Один из них попал в грудь старшему лейтенанту, пробив орден Красного Знамени. Без стона упал на палубу Чеслер. Свалился у штурвала рулевой Иванов. Горячим огнем обожгло левый бок Флейшеру. На палубе лежал тяжело раненный сигнальщик Павел Барков. А катер надо было удержать на курсе во что бы то ни стало, и Флейшер бросился к штурвалу.

- Боцман, на руль! - распорядился он.

Боцман Саковенин, услышав приказание командира, передал пулемет второму номеру и, еле двигаясь, направился к мостику. Стреляя из пулемета, он не чувствовал боли. Сейчас ему труден был каждый шаг. В ботинках хлюпала кровь. Не дойдя до мостика, Саковенин покачнулся и свалился на машинный раструб. Флейшер не мог видеть того, что происходило у входа на мостик. Зажимая рукой рану, он вел катер на прорыв. [484]

«Еще немного - и мы будем в непоражаемом пространство», - думал он, удерживая одной рукой штурвал.

В это время из моторного отсека вылез моторист старшина 2-й статьи Козлов. Он подбежал к боцману Саковенину и помог ему подняться на мостик.

Увидев распростертого Чеслера и думая, что он ранен, Козлов хотел приподнять его. Но тот был уже мертв.

Когда катер прорезал вражеский строй, снаряд снова разорвался у борта. Осколки зазвенели по палубе, разбили прожектор, и стекла полетели в лицо Саковенину, стоявшему у руля. Из рассеченного лба текла кровь, заливая глаза. Ничего не видя, Саковенин опустился на палубу. К нему снова подбежал Козлов, а Флейшер схватил штурвал.

Снаряды пробили борт у машинного отделения. Ход катера уменьшился, вышел из строя один мотор, за ним второй.

На баке упал, скошенный насмерть осколком, командир носового орудия Павел Никитин. Лежал, зажав в руках очередной снаряд, матрос Ракитин. Они сражались до последнего вздоха. Наводчик матрос Власов сам подносил снаряды, заряжал и стрелял. Флейшер с мостика увидел, как туда прибежал Саакян. Носовая пушка продолжала вести яростный огонь.

Флейшер вспомнил на миг, как перед началом боя комсорг катера Никитин подошел к нему и сказал: «Если я погибну в бою, считайте меня коммунистом». Сейчас лучший комендор дивизиона Павел Никитин лежал мертвым на своем посту у носовой пушки.

С левого борта загорелся еще один корабль фашистов, а катер Флейшера пересек кильватерный строй противника, и корабли разошлись. Позади оставалось два подбитых горящих немецких катера, а катер 081 уходил к таманским берегам. И в это время вышел из строя третий мотор. Катер 081 потерял ход, а где-то рядом - корабли противника.

- Дробь! - по привычке скомандовал Флейшер комендорам, хотя они и сами уже прекратили огонь, как только корабли противника остались за кормой.

Надо ввести в строй хотя бы один мотор, и побыстрей. Промедление здесь смерти подобно. И мотористы под руководством мичмана Догадайло приложили все умение и сноровку. В результате один из моторов чихнул и заработал. [185] Флейшер с облегчением вздохнул: работает мотор - есть движение корабля, возможность вновь маневрировать и, если надо, драться с противником.

В это время Флейшеру доложили, что при последнем залпе противника осколком в голову ранен лейтенант Саакян. Флейшер приказал перенести его в штурманскую рубку. Теперь только Флейшер из офицеров оставался в строю. Но и он был ранен, а перевязку некогда было делать.

Очнувшись от контузии, старшина Иванов снова встал к штурвалу. Яков Кобец, оставшийся невредимым, перезаряжал пулеметную ленту, готовясь к новой встрече с врагом. Боцман Саковенин сидел на ступеньках ходового мостика, постепенно приходя в себя. Раненым оказали помощь, убитого Никитина и других моряков положили рядом с Чеслером у кормового флагштока.

С пробоиной в борту, через которую в моторный отсек поступала вода, с развороченной ходовой рубкой сторожевой катер шел, тяжело зарываясь носом во встречную волну. Но матросы откачивали воду из отсека, у пушек стояли комендоры: противник мог появиться опять в любую минуту. И хотя катер шел к своим берегам и все худшее, казалось, осталось позади, на катере по-прежнему поддерживали боевую готовность.

Парторг катера Кобец в бою действовал за троих. И сейчас он переносил снаряды к пушкам на случай новой встречи с врагом. Пользуясь передышкой, электрик Чередниченко прямо на мостике оказал медицинскую помощь Флейшеру.

Матросы, не сходя с боевых постов, перевязывали друг другу раны. Боцман, осмотрев катер, доложил командиру, что в корпусе много пробоин, главные из них заделаны, пожар потушен. Катер снова готов вступить в бой. Весь боезапас разложен у пушек и пулеметов.

Флейшер знал, что рация разбита и вышла из строя, а раненый радист Руденко занял место у носового орудия, поэтому надо рассчитывать только на свои силы. Сообщить о происшедшем в базу нет возможности.

На мостике по-прежнему лежит раненый сигнальщик Барков, ему оказали помощь, но он не захотел уходить с поста, хотя вместо него заступил на вахту акустик. И вдруг тот радостно воскликнул:

- Ура! Наши корабли слева! [186]

Барков попросил приподнять его и, когда внимательно всмотрелся, определил:

- Чужие корабли!

По силуэтам и бурунам Флейшер опознал, что в строю кильватера шло три торпедных катера противника. Держась середины пролива, они отрезали сторожевому катеру путь к родным берегам. Это была новая группа катеров, которая ходила в проливе с целью перехвата наших кораблей. У Флейшера был в строю только один мотор, да и тот работал с перебоями. Не хватало прислуги у орудий, хотя матросы, даже тяжело раненные, оставались на своих постах.

- Надо снова принимать бой! - решил Флейшер, и в этот же момент сигнальщик доложил:

- Справа по борту еще три торпедных катера!

«Вот так так! - подумал Флейшер. - Немцы снова хотят зажать нас!»

Теперь положение сторожевого катера было еще сложнее, чем в начале боя. Он мог оказаться сразу под огнем двух групп свободно маневрирующих кораблей противника.

«Но левая группа ближе, а справа силуэты еле видны; может быть, они не заметят меня и уйдут, - подумал Флейшер, - тогда буду вести бой только с тремя катерами».

Большая потеря крови давала о себе знать. У Флейшера кружилась голова, но он, стиснув зубы, говорил себе: «Надо выстоять во что бы то ни стало. Ведь я командир, и к тому же единственный из офицеров, оставшийся в живых. На меня обращены все взоры экипажа».

И вдруг с головного корабля левой группы немецких катеров замигал огонек. Сигнальным фонарем передавали: тире-точка-тире.

Флейшер решил применить военную хитрость.

- Это они запрашивают нас, - сказал он сигнальщику. - Передайте этот запрос правой группе! Быстро!

Сигнальщик включил фонарь и застучал: тире-точка-тире.

Фонарь погас, наступила томительная тишина. Секунды иногда длятся очень долго. Левая группа катеров ожидала ответа. Справа катера молчали.