Бени мысленно поклялся, что если он выберется из этой передряги, то еще до Нового года обязательно уедет в Неаполь. Леха и Пятница почувствовали, что вновь «запахло» Петропавловкой, а то и вообще Сибирью, поскольку в Петропавловке Леха уже сидел. От перспективы очутиться в Сибири в самом начале зимы у Горького даже расстроился желудок. Федору не грозило ничего особенного, но излишне говорить, что арест в столь подозрительной компании мог неблагоприятно отразиться на карьере знаменитого певца.

Ульянов — единственный из друзей, не потерявший в этот момент присутствия духа — прекрасно понимал, что столкновение с представителями властей не сулит ему ничего хорошего: революция в стране достигла апогея, а его имя достаточно широко известно. Перед лицом несомненной опасности Ульянов принял решение действовать смело и нахально.

— По какому праву, — гремел тем временем ротмистр, — вы позволяете себе хулиганские действия по отношению к должностному лицу, находящемуся при исполнении?

— Вы можете называть это хулиганскими действиями, — ответил Ульянов, отвешивая контролеру еще один подзатыльник, — а я называю это воспитательной работой в массах.

— А почему вы распиваете в тамбуре?

— Не ваше собачье дело!

— Что-о?.. Документы при себе имеете?

— Не носим с собой такого говна!

— Что-оо?.. Да не буду я ротмистр Фишер, если…

— Послушайте, ротмистр Фишер, — строго сказал Ульянов, — вас действительно скоро разжалуют в рядовые, если вы будете продолжать хамить полковнику императорской гвардии.

— Ах вы еще и полковник? — насмешливо спросил ротмистр Фишер.

— Полковник, — с достоинством ответил Ульянов.

— Как ваша фамилия, полковник?

— Бздилевич.

«Полковник Бздилевич!» Несомненно, ротмистр Фишер слышал это имя. Слухи о таинственном полковнике продолжали бродить по городу. Ротмистр Фишер был, что называется далек от народа, и все же он где-то слышал это имя. Только вот где?

На всякий случай ротмистр решил сбавить обороты.

— Прошу прощения, г-н полковник, я только исполняю свой долг.

— Конечно, конечно, ротмистр, — также пошел на мировую Ульянов. — Продолжайте, пожалуйста.

— Если у вас нет при себе никаких документов, г-н полковник, и вы не согласны уплатить штраф…

— Сколько? — сразу спросил наследник престола.

— Пять рублей, — слегка помявшись, запросил ротмистр Фишер.

Довольный, что так дешево отделался, Ульянов сунул ротмистру мятую пятерку и похлопал его по плечу.

— Потрудитесь выдать квитанцию, ротмистр. И заберите с собой этого деятеля. Нам не нужны контролеры. Мы сами контролируем ситуацию.

Ротмистр Фишер поклонился и положил руку на плечо несчастному контролеру…

… Где-то далеко часы мерно отбивали полночь.

Распутин проснулся и сел на кровати. Все было тихо. Даже в кромешной тьме он увидел, что шторы по-прежнему задернуты, и в комнате явно никого нет. Потный и обессиленный, Гришка опять лег на спину и впал в дремоту. В темноте сразу же засверкали белки глаз страшного негра. Вежливо, но грозно воду осведомился:

— Последний раз вас спрашиваем: будете работать?

С криком «буду!» Распутин вновь проснулся, вскочил с постели и дрожащими руками зажег свечи. Теперь он стоял, прижавшись спиной к стене. Ему хотелось снова лечь и попытаться заснуть при свете, но он боялся отойти от стены и подставить таким образом спину коварному врагу. Наконец, он решился и быстро подошел к кровати. Он уже собирался лечь, когда новая мысль буквально парализовала его: он стоял спиной к дверям, и ему подумалось, что когда он обернется назад, то непременно увидит еврея. Несколько мгновений Распутин, скованный ужасом, простоял как вкопанный, а затем быстро оглянулся. В дверях стояла императрица.

— Что с тобой, отец Григорий? — участливо спросила Шурочка. — Ты кричал, как будто?

У Распутина словно гора с плеч свалилась. И дело было даже не в том, что в дверях вместо ужасного Льва Давидовича стояла Шурочка, а скорее в том, что ему сейчас нужен был кто угодно, лишь бы не оставаться более одному. Наверное, если бы в дверях действительно оказался неистовый жидо-масон, то и это явилось бы для несчастного Гришки лишь спасением от невыносимого, сводящего с ума одиночества.

— Тяжкие сны мучают, матушка, — дрожащим голосом пробормотал Распутин. — Дурных людей вижу в снах… Безбожников.

— Так то ж только сны, батюшка, — ласково произнесла царица. — Сны — это все пустое. В снах важно лишь, чтобы евреев не было.

— Есть там и еврей один.

— Вот это уже хуже, — сказала царица участливо. — Жиды, говорят, не к добру снятся.

— А сей жид еще и масон. Может тебе известно, матушка, кто такие масоны? Что за нация такая?

— Масоны — это не нация, это такая секта — масоны,

— пояснила Шурочка. — Люди они дурные, но не слишком опасные.

Императрица когда-то закончила Гейдельбергский университет и имела диплом бакалавра философских наук. И хотя сто лет назад все эти университеты и дипломы были такой же херней, как и теперь, в голове Шурочки все же засели названия кое-каких сект и секретных обществ.

— Снится мне еще один арап, — продолжал плакаться Распутин.

— Арапы тоже люди нехорошие, — покачала головой царица, — но все же получше евреев.

— А что может случиться, коли еврей приснился? — спросил суеверный Гришка.

— Люди говорят, что жиды снятся к беде. Я часто размышляла над тем, что бы это могло значить, и вот что выходит по-моему. Евреи склонны к воровству, и если еврей проник в твои сны, то он может украсть твои мозги, и ты станешь блаженным.

— Может и так, матушка, — сказал Распутин, — да только сдается мне, что не мозги мои нужны тому еврею.

— А ты почем знаешь, батюшка? — осведомилась императрица. — Евреи, они хитрые.

— Знаю, — сказал Гришка. — Видел я этого еврея наяву. И арапа видел.

— О, боже мой, да где же?

— В жидовском магазине.

— О, боже ты мой, у Каскада что ли?

— У Каскада!

— Успокойся, отец Григорий, — сказала царица. — Разберемся мы с этим Каскадом. Я давно говорила Никки, чтобы он не покупал вино у евреев. Можно подумать, что у православных людей вина нельзя купить. Да сколько угодно! А тут еще оказывается, что к этому жиду шляется всякая нечисть. Успокойся, батюшка, мы этому конец положим.