Наслушавшись таких признаний, Ольга Рошко — дочь священника — взяла и вышла замуж. Но не за Франко, а за надежного сельского попа — Владимира Озаркевича. И чего, спрашивается, испугалась? Ну, любил жених цепляться на улицах к понравившимся представителям своего пола. Что ж тут такого? Члены нашего Союза писателей, наверняка, в этом никакой крамолы не усмотрят. Мол, скучал человек, хотел поговорить…

В конце концов, Каменяру все-таки удалось жениться. Невесту он нашел аж «за границей» — в Киеве. Приехав в «мать городов русских» из австрийского Львова за деньгами для задуманного журнала, Иван Яковлевич встретил девушку, которая «созрела». Звали ее Ольга Хоружинская. Она приходилась сестрой жены преподавателя коллегии Галагана Е. К. Тригубова. Свела их так называемая «українська справа», имевшая порой сексуальный подтекст.

Вскоре Франко предложил Ольге руку и сердце. И сразу же получил положительный ответ. Ученой барышне страшно хотелось замуж! Чтобы жених, не дай Бог, не передумал, она приехала во Львов сама с двумя сотнями рублей, собранными на журнал. Впоследствии Франко признавался, что женился без любви — «з доктрини, що треба оженитися з українкою і то більш освіченою, курсисткою». Свой выбор он называл не архиблестящим, утверждая, что с другой женой мог бы «розвитися краще і доконати чогось більшого». В общем, по примеру большинства наших мужчин во всех неудачах винил не себя, а бабу.

Идейный украинский брак оказался не лучшим проектом. Буквально накануне свадьбы странный литератор познакомился с полной противоположностью своей невесты. Девушка была по национальности полькой, украинским вопросом не интересовалась и служила на почте. «Фатальне для мене було те, що вже листуючись з моєю теперішньою дружиною я здалеку пізнав одну паночку польську і закохався в неї, — признался Франко в письме историку Агатангелу Крымскому. — Отся любов перемучила мене дальших десять літ». Звали панночку Целина Журавская. Ради нее Каменяр, плюнув на идейность, даже опубликовал по-польски в одном из львовских изданий повесть «Манипулянтка». Да, да! Сначала по-польски, и только потом — на украинском языке. Чуть было не пропала «українська справа»!

Личная жизнь на два фронта подорвала молодую семью. Не получая должной порции мужниной ласки, супруга писателя медленно, но надежно сходила с ума. Как однажды выразился Иван Яковлевич, «на тлі зразу еротичнім». Если верить Франко, она даже покушалась на его жизнь.

После этого сердце Каменяра стало, как гранит.

В 1914 году великий писатель сдал Ольгу в знаменитое львовское заведение для сумасшедших — «до Кульпаркова». А на ее место пришла Целина Журавская — успевшая за тридцать лет этого кошмара превратиться во вдову с двумя детьми.

К этому времени и сам «идеалист» стал инвалидом — даже писать мог только левой рукой, выводя отдельно каждую букву. По словам канадского исследователя Томаса Примака, «в начале 1908 года Франко переболел тяжелым параличом и расстройством умственной деятельности, от которого так и не оправился».

О причинах болезни франковеды спорят. Одни называют сифилис. Другие — прогрессирующую шизофрению. Возможны, и другие версии. Как бы то ни было, под конец жизни Иван Яковлевич стал все чаще общаться с «духами» и слышать «голоса».

Несмотря на посмертный статус украинского классика, при жизни Иван Франко в основном добывал пропитание как газетный журналист и… корректор. «Я зарабатываю на хлеб, главным образом, корректурой, из-за которой литературная и научная работа является для меня только роскошью», — жаловался он в 1904 году петербургскому профессору Венгерову.

Растроганный Венгеров подбросил Каменяру работенку — заказ на статью «Южнорусская литература» для энциклопедии Броггауза и Эфрона. «Южнорусская» в то время означала то же самое, что сейчас «украинская».

С заданием Иван Яковлевич справился успешно. Работу сдал в срок и, получив 803 кроны гонорара, поинтересовался у Венгерова, не нужен ли какой-нибудь петербургской редакции корреспондент в Галиции? «Или, может быть, кому-нибудь была бы интересна моя беллетристика?» — спрашивал он. — Мне кажется, что работая и на русском языке, я не изменяю интересам моей родины»…

Но беллетристика Франко Петербургу не понадобилась.

Современники вспоминали Франко как человека со странностями — желчного и обидчивого. Трудно найти видную фигуру, о которой он отозвался бы с восхищением. Разве что Лесю Украинку признал «настоящим мужчиной» в литературе. Сейчас мы назвали бы такого субъекта мизантропом.

Но и весь украинский народ — или, по крайней мере, его западную ветвь — Иван Яковлевич не жаловал. До начала XX века название «украинцы» еще не устоялось. Жившие в Российской империи, официально именовались «малороссами». А те, кому посчастливилось появиться на свет в европеизированной Австро-Венгрии, галичанами или просто «русинами». В статье «Дещо про самого себе» Франко называет себя именно так: «Почуваю себе русином» — пишет он. И тут же разражается ядовитой филиппикой: «Не люблю русинів. Так мало серед них найшов я справжніх характерів, а так багато дріб'язковості, вузького егоїзму, двоєдушності й ПИХИ, що справді не знаю, за що я мав би їх любити, незважаючи навіть на ті тисячі більших і менших шпильок, яки вони, не раз з найкращим наміром, вбивали мені пiд шкіру. Зрозуміло, знаю між русинами декілька виняткiв, декілька осіб чистих і гідних усякої пошани (говорю про інтелігенцію, не про селян!), але ці винятки, нажаль, тільки стверджують загальний висновок».

Своих земляков-галичан Франко считал «расою обважнілою, незграбною, сентиментальною, позбавленою гарту й сили волі, так мало здатною до політичного життя на власному смітнику, а такою плідною на перевертнів найрізноріднішого сорту». Зато «справжню польську шляхту» считал «елітою польського народу». О ней у Франко другие слова: «Ціню і люблю, як люблю всіх благородних людей»…

Мечтал ли он о независимой Украине? Историк Константин Бондаренко считает: «Не стоит забывать, что за исключением некоторого периода в молодости, Иван Яковлевич был законопослушным гражданином Австро-Венгрии. Он родился и умер при одном императоре Франце-Иосифе. Франко мечтал стать депутатом парламента, но несколько раз проваливался на выборах. Вся его жизнь прошла в стабильном государстве, где были немыслимы социальные потрясения и, тем более, мечты об отделении какой-либо его части. Я думаю, Франко был реалистом и не ставил перед собой немыслимых задач. На что он мог надеяться, так это на культурную автономию и равноправный статус украинского народа в рамках Австро-Венгерской империи. О независимости Украины он никогда не говорил».

Как же так случилось, что Иван Яковлевич попал в «корифеї»? Прозаик он — достаточно посредственный, скучный. «Борислав сміється», в отличие от «Милого друга» Мопассана, на десятки европейских языков не переводили. «Украдене щастя» — тоже не гоголевский «Ревизор». Поэзия Каменяра, за исключением нескольких стихотворных строк, в памяти не задерживается.

Но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба, и Франко — классик. Литературный пантеон слепили из того, что было. А потом что было, то и полюбили. Или сделали вид, что любят. Не зная и не собираясь знать, кем были на самом деле предметы этой казенной страсти.

Поэт Михайль Семенко: «Я палю свій “Кобзар”!»

Но не все украинские литераторы были блеклыми «носителями национальной идеи». Среди молодого поколения зрел бунт против ограниченности «профессиональных украинцев». Уже в 1914 году — как раз к 100-летнему юбилею Тараса Шевченко — юный поэт-футурист Михайль Семенко заявил на всю Украину: «Я палю свій “Кобзар”!».

С этого громкого скандала начался модернизм в украинской литературе. Да и сама современная украинская литература тоже с него началась. Хотя нужно отдать должное жрецам официального культа Тараса Григорьевича. Эти угрюмые господа, простите, паны и товарищи, сделали все, чтобы сначала втоптать имя Семенко в грязь, а потом предать его полному забвению.