29. Романс («Лейтесь, слезы, вы ручьями!..»)
Лейтесь, слезы, вы ручьями!
Дайте сердцу отдохнуть.
Мне назначено судьбами
Ввек в несчастии тонуть.
Но почто вооружился
Ты, злой рок, против меня?
Ах! давно ль отца лишился?
Уж в земле и мать моя!
Нет родителей со мною!
Парка их пресекла дни.
Я остался сиротою;
Горести со мной одни!
О любовь! ты подкрепляла
Дух, размученный тоской;
Сердце ты еще питала,
Облегчая жребий мой.
A теперь меня лишаешь
И последних ты утех;
К горю горе прибавляешь —
Ты несчастий злее всех!
Ты, кем я горю, пылаю,
Кем привязан к жизни сей;
Ты, кого я почитаю
Божеством души моей!
Страсть мою ты презираешь!..
Нет уж боле сил терпеть.
Знать, ты смерти мне желаешь —
Мне не трудно умереть.
Кто, как я, с тобою страстен,
Чья вся жизнь лишь бед полна,
Ах! тому, кто столь несчастен,
Смерть не может быть страшна.
Я надежды всей лишился:
Без надежды можно ль жить?
Если ж я страдать родился,
Жизнь я властен прекратить.
Жизнь! тебя я покидаю…
К вам, родители, иду;
Смерть с веселием встречаю —
В ней я счастие найду.
НИКОЛАЙ ШАТРОВ
(1767–1841)
30. Песня («Катя в рощице гуляла…»)[49]
Катя в рощице гуляла,
Друга милого искала,
Кой клялся ее любить,
Всякий вечер с нею быть.
Но уж солнце закатилось,
Небо ясное затмилось,
На цветы роса падет,
А сердечный друг нейдет!
Уж и полночь наступает,
И над рощею сияет
В мраке полная луна,
Катя в роще — всё одна.
Всё одна и понапрасну,
Обольщая душу страстну,
Друга ищет, друга ждет,
Другу голос подает.
Друг нейдет — и всё немило:
Сердце в Кате приуныло;
Стала Катя тосковать,
И не знала — что начать!
Руки белые ломила,
То стояла, то ходила,
То смотрела сквозь лесок
И кляла свой лютый рок.
«Милый!» — Катя говорила.
«Милый», — роща повторила.
«Иль пришла моя беда?»
Отвечала роща: «да!»
Катя вдруг остановилась,
Испугалась — чувств лишилась;
И казалось ей в тот час,
Что и лунный свет погас.
Мысли все у ней смутились,
Слезы градом покатились:
Исчезал огонь в глазах
И румянец на щеках.
Роща стала ей ужасна;
И без друга Катя страстна,
Заливался слезой,
Понесла тоску домой.
С. МИТРОФАНОВ
31. Песня («За горами, за долами…»)[50]
За горами, за долами,
За лесами, меж кустами
Лужочек там был.
На лужке росли цветочки,
Вокруг милы ручеечки
Блистали в струях.
Птички нежны песни пели,
Слышны там были свирели,
Соловей свистал.
Вся природа веселилась,
И утеха там резвилась,
Веял ветерок.
Недалёко был там холмик,
А на холмике был домик,
На всей красоте.
Подле домика дубочек,
Где сидел душа-молодчик
В кручине, в тоске.
Поджав рученьки сидел,
На цветочек всё смотрел —
Песенку запел.
Ах! ты милая моя!
Миловидная моя!
Скушно без тебя.
Все кусточки и листочки,
И прекрасные цветочки
Здесь не веселят.
Они грусть лишь умножают,
Мне тебя напоминают,
Как резвились здесь.
Мы играли в мотылечки,
И любовь плела веночки
Всякий вечерок.
Целовались, миловались, —
Птички, глядя, любовались,
Как любились мы.
А теперь в несносной скуке,
Душенька, с тобой в разлуке —
В смертельной тоске.
Нет минуты, ни часа,
Чтоб не зрелася краса
В сих твоя местах.
Где всегда часто гуляли,
Песенки с тобой певали,
Сидя на траве.
Вдали эхо раздавалось,
И сердечко восхищалось
Среди всех отрад.
Без тебя здесь всё не мило —
Всё не мило, воё постыло;
Скрылся свет от глаз.
Сердце ноет, ноет, ноет;
Во разлуке плачет, стонет
Добрый молодец.
Не тужи, не плачь, детинка;
Ты мне жалок, сиротинка!
Увижусь с тобой
Опять будем мотылечки,
И по-прежнему дружочки
С тобой, милый друг.
вернуться
49
В первой публикации песня предварялась четверостишием Е. Колычева:
Кто эту песенку прочтет,
Творенье друга дорогова,
Коль в сердце у него не лед,
Как спросит он меня: за что люблю Шатрова?
вернуться
50
Иногда с указанием «цыганская». Строфика послужила образцом «Севастопольской песни» Л. Н. Толстого и других солдатских матросских песен.