– Это я поставил для тебя. Просуши скальпы.

Индеец последовал совету: развязал ремни на горловине мешка и разместил на треноге – подальше от пламени – четыре пучка черных волос с кусками кожи. Подумав немного, парень достал из мешка еще несколько скальпов – вероятно, старых, и повесил их сушиться с краю.

Я вспомнил, что в племени тлинкитов статус мужчины определялся многим: происхождением из уважаемого рода, наличием влиятельных родственников, обладанием имуществом, в том числе и живым – рабами. Правда, в глазах соплеменников материальные богатства имели ценность постольку, поскольку владелец мог их раздарить или публично уничтожить на потлаче. В этом ряду личная воинская доблесть занимала не последнее место, но сама по себе значила не много. Развесив скальпы, индеец достал из того же мешка кусок сушеной рыбины и скромно положил его на камень у огня. Надо полагать, это он внес свой вклад в предстоящую трапезу, показал, что состоятелен и ни в чем не нуждается.

– Это все, что ты нажил, воин? – старик с усмешкой кивнул на пустой с виду мешок.

– Почему же? – в тон ему ответил гость. – Еще у меня есть точильный камень, краска для лица, кремень и огниво.

– Ты забыл упомянуть накидку, которая на тебе, и боевой нож, который ты прячешь под ней, – улыбнулся старик.

– Да, это так… – чуть смутился индеец. – Но ты не подумай плохого, просто…

– Не проси прощения, Нганук («Калан-подросток или кошлок на языке промышленников, – машинально перевел я»). Мне понятно, почему ты не носишь его на одежде.

– Ты знаешь меня?! – изумился молодой индеец. – Меня звали так, когда я был маленьким!

– Честно говоря, я не был уверен, – качнул головой старик. – Но, как видишь, не ошибся. Этот костер я зажег для того, чтобы ты почуял запах дыма и пришел. Чтобы ты не рыскал как голодный пес возле лагеря русских.

– Кто ты?! – не удержался парень.

– Ты не очень-то вежлив, мальчик! – улыбнулся старый индеец. – Но я отвечу на вопрос, и ты, может быть, меня вспомнишь.

Прозвучавшее имя в буквальном переводе означало одну из бесчисленных разновидностей рыбы. Для себя я обозначил его как «Серый Палтус».

– Я рад видеть и слышать тебя, Ртатл! – не вставая, юноша склонил голову и прижал руку к груди. – Что же ты делаешь тут один?

– Ты хочешь сразу говорить?! – слегка удивился старый индеец. – Похоже, Бобренок подзабыл обычаи своего народа. Я напомню тебе: сначала надо поесть. Потом мы покурим – у меня есть табак и трубка. У тебя был трудный день, и ты расскажешь мне о нем. А я – о себе.

– Да, ты прав, дядя. Я долго странствовал и многое забыл. Но ведь ты никому не расскажешь о моей неловкости, правда?

– Ешь рыбу, мальчик. Она, кажется, уже готова.

Вряд ли толстые кетины успели прожариться, лежа на камнях. Однако индейцы смолотили их за милую душу, еще и головы разгрызли – там, наверное, было самое вкусное. А вот кусок юколы, принесенный парнем, остался нетронутым. Наконец старик обтер пальцы о голую коленку, торчащую из-под накидки, достал трубку и стал набивать ее табаком из мешочка. Он прикурил от головешки, пару раз со смаком затянулся, передал трубку гостю и начал говорить:

– Наши люди много лет спорили о судьбе рода Бобра. Одни говорили, что он окончил свою жизнь в этом мире, другие считали, что кто-то обязательно должен остаться. В конце концов, решили, что надо сохранять ваше гнездо столько времени, сколько нужно, чтоб ребенок стал мужчиной. Выбор пал на меня: старики сказали, что наши кланы роднились издревле, что у меня здесь много родственников – больше, чем среди Лисиц и Оленей. Кроме того, я умею говорить с духами мертвых и еще не рожденных. Я согласился. С тех пор дважды в год посещаю Бобровое Место – проверяю могилы и Столб Жизни. Собственно говоря, – закончил рассказ старик, – срок уже истек, и можно было бы вновь заселять это благодатное место, но… Но ты появился!

Наверное, парень давно не курил или табак оказался очень крепким. После первых затяжек его явно «повело» – стал покачиваться корпусом, жестикуляция сделалась неловкой:

– У меня было ружье, Ртатл… – расслабленно проговорил молодой индеец. – Хорошее ружье. Пули и порох для него были. Я подарил его людям в поселке хитари на той стороне Ледяного пролива. А они дали мне каноэ. Большое новое каноэ. Я мог бы украсть его или захватить силой, но у киксади сейчас мир с хитари, а мне не хотелось стать причиной новой крови.

– Хитари привезли тебя сюда, – кивнул старик. – На нашем берегу ты, конечно, подарил им лодку, хозяином которой стал. И воины ушли на ней обратно, верно?

– Да, это так, – с гордостью подтвердил Нганук.

«Получается, что он отдал ружье и боеприпасы только за то, чтобы переехать пролив, – соображал я. – В принципе такую услугу дружественный клан мог бы, наверное, оказать и бесплатно. Однако индеец гордится своим поступком и не ожидает осуждения или насмешки за неэквивалентный обмен. Это понятно: демонстративная щедрость высоко ценится в его народе.

– Что ж, ты поступил как настоящий анъяди (человек высокого ранга, аристократ), – признал старик. – Я видел, как ты сегодня сражался. Это было необычно. Это было странно…

– Да, – склонил голову Нганук, – я нарушил многие законы чести. Но какой смысл соблюдать правила войны, если противник их даже не знает?! Впрочем, нет, смысл в этом все-таки есть… Просто… Понимаешь, уважаемый Ртатл, это не совсем война… Я начал сражаться как бы не по своей воле!

– Так бывает?! – вскинул брови старый индеец.

– Не знаю! Мне самому многое непонятно… – понурился юноша. – Может быть, ты сможешь объяснить?

– Попробую, – пожал плечами старик. – Попробую, если ты расскажешь все без утайки. И так?

– Понимаешь, я хотел вернуться домой. Знал, что встречу здесь лишь пустоту или, быть может, новый поселок Лисиц, но все равно… Я не собирался вставать на Тропу Войны, однако… – казалось, парню свело судорогой шею, слова застряли в горле. – Однако…

– Однако ты увидел здесь русских и множество их рабов на лодках, – подсказал Серый Палтус.

– Н-нет. Хотя… – парень как бы сглотнул комок в горле. – Понимаешь, я посетил Наше Место, принес жертву… Бобры пришли ко мне, приняли меня как раньше, и душа моя облегчилась. Я собрался идти туда, где живут киксади, но увидел байдарки – много байдарок! – и понял, что пришли русские. Раньше хитари сказали мне, что заключили с ними мир и обменялись гостями (заложниками-аманатами). Об отношениях киксади и русских хитари ничего не сказали.

Некоторое время Нганук молчал, а потом продолжил рассказ. Он, казалось, выдавливает из себя слова огромным усилием воли:

– Плавающие на байдарках стали убивать бобров – много, очень много. Сначала тех, кто был на берегу, потом в воде. Душа моя почернела от горя, я не знал, что делать. Я надеялся лишь на то… Но напрасно! Охотники добрались и до Нашего Места. Места, где никто никогда не наносил обид родовому зверю. Я стоял на берегу, я смотрел и слушал. Они поймали детеныша-медведку и стали им приманивать мать. Один засмеялся…

Нганук сделал очень глубокую затяжку и закашлялся, подавившись дымом. Старик забрал у него трубку, прочистил и заново набил табаком. Дождавшись, когда кончатся спазмы, он вернул ее рассказчику. Молодой индеец несколько раз жадно затянулся и, казалось, слегка успокоился:

– Что-то оборвалось во мне, уважаемый Ртатл. Я перестал себя помнить или… Не знаю, какими словами об этом сказать…

– Ты долго искал потом на берегу свои вещи? – понимающе спросил старик.

– Да… Но память вернулась… Я убил еще двоих и она вернулась. Больше не смог. Если бы ружье! Великий Ворон, зачем я отдал его?!

– М-да-а… – покачал головой индеец, и пробормотал как бы сам для себя: – Значит, демон овладел тобой, когда ты услышал крик медведки и смех?

Они молчали довольно долго – пока в костре не остались одни лишь угли. Наконец старый индеец проговорил – спокойно и буднично:

– Подбрось сырых веток, Нганук. Пусть твои трофеи хорошо прокоптятся. Возможно, тебе не придется стыдиться их.