— Сто раз успеешь! — сказал Фарли. — Чтоб эту дорогу протянуть через сотни миль болот да через горы, не один миллион долларов вложить придется!

— Как же, как же! Вон мистер Картер все твердит: проектирование полным ходом идет, — вставила Марджери.

— От проектов и от посулов до дела знаете как далеко! — сказал Фарли. — Но я, ей-богу, не пойму, почему считается, что дорога облегчает людям жизнь, делает их счастливее? Даже самые современные дороги не очень-то облегчат путь отсюда на материк. В чем же тогда смысл? Уж лучше бы на эти средства дополнительные пароходы построили и пустили вдоль побережья.

— Знаешь, Фарл, тут в самих машинах дело, — после некоторого раздумья произнес Дуг. — Просто загорелось всем обзавестись машинами, вот и все. А зачем, для чего, неважно.

— Вот именно, — кивнул Фарли. — Нового идола себе нашли — машину. Но как же его совместить с христианской моралью?

— У-у, Фарли, — поморщилась Марджери, — ты что-то не туда загнул! По-твоему, христианин не может приобрести автомобиль или стиральную машину, так, что ли?

— Да нет же, нет, — Фарли попытался пояснить свою мысль. — Вопрос в том, что перетянет. Либо победит духовный пастырь с его извечной мешаниной из заповедей и индульгенций, либо — техника с сопутствующим ей арсеналом новшеств и первейшей заповедью: изыщи средства, чтобы все оплатить. О том, что человечество сможет совместить и то и другое, по-моему, не может быть и речи…

— Ну почему же нет! — упорствовала Марджери.

— Скажем так, пока еще может, — уступил Фарли. — Хоть и рвется на части между тем и другим. Но растущая страсть к новому порождает охлаждение к старому. Далеко за примером не ходить — на нашем континенте выбор уже сделан. Почему, вы думаете, меня в эту глушь занесло? Да потому, что здесь еще не в ходу убеждение: чем больше бульдозеров, тем сказочней станет жизнь.

— У-ух! Как-то летом и я ворочал на бульдозере, — внезапно встрепенулся Дуг. — За год до армии. А что, неплохо! Сидишь, поглядываешь сверху вниз, шуруешь земельку. Клянусь, Фарл, многим, кому на бульдозере работать приходилось, это очень даже нравилось.

— Ладно, оставим бульдозеры! — отрезал Фарли, который никак не ожидал такой реакции от Дуга. — В здешних местах до сих пор большинство считает: чтобы хорошо жить, вовсе не надо стремиться все кругом менять! Ну неужели ж не очевидно: у того, кто сам себе строит дом, ловит рыбу, растит картошку, держит корову, овец, кур, жизнь стабильней, чем у горожанина, хотя тот и зарабатывает тысячи долларов в месяц?

Дуг с Марджери замотали головами. С этим они никак не могли согласиться. Им было что рассказать о суровой жизни прошлых поколений, о патриархальном укладе.

— Послушай-ка, Фарли, — начала Марджери. — Если бы ты не зарабатывал деньги своими книгами, нашлось бы у тебя время писать? И стал бы ты писать? Писал бы ты, если б тебе приходилось доить коров, ловить рыбу, ходить за курами, не говоря уж о том, сколько пришлось бы перепрясть шерсти, чтоб к зиме связать себе теплые штанишки?

Тут Марджери подмигнула мне, и мы обе расхохотались, представив, как Фарли с сосредоточенным видом вяжет себе кальсоны.

— Ох уж эта железная женская логика! — сказал Фарли, весело смеясь. — Сдаюсь! Вязальщик из меня никудышный!

Мы расстались около полуночи. Дождь так и не прекратился. Фарли крикнул Дугу, стоявшему на пороге:

— Только не давай им впутать себя в махинации! Не то сделают своим придворным полицейским…

10

Меня разбудил громкий скрежет и лязг. Не сразу, лениво продираясь сквозь дрему, я сообразила, что эти звуки не сон. И вдруг ощутила, что проснулась, услышав свербящий звук, резкий, как визг тормозов, от которого все обрывается внутри. Только это не автомобиль, это корабль, и его трясет, как кита в лихорадке. Иллюминатор глядел на меня бледным, холодным ликом утра. Десять минут седьмого; в этот час поэтов тянет на стихи, но у меня иное жизненное устройство.

В иллюминаторе — море в льдинах, расколотых, полузатопленных. Судно уверенно прокладывает себе путь; гигантские, шириной с большой двор, плоские, как сковороды, неровные по краям льдины крушатся на черепки, будто фаянсовые тарелки. Занимался холодный рассвет. Точно раскрашенное детской рукой, небо на востоке покрыто сплошь золотистыми, розовыми и бирюзовыми полосами, они бросают на глыбы бесконечного льда причудливый, мягкий отблеск. Бодрые, не в пример мне, еще не вполне очнувшейся от сна, чайки оживленно галдели на плавучих льдинах, то одна, то другая взмывали в воздух, кружили над палубой, осыпая нас бранью за то, что нарушили их безмятежный утренний покой. Стадо полярных тюленей разлеглось на ледяном поддоне; они с любопытством вскидывали морды, потом один за другим скользили в ледяную пучину.

— Ничего вид, а? — спросил с верхней койки давно проснувшийся Фарли. Он, как и я, завороженно глядел на непривычный пейзаж. Я встала, подтянулась к нему, и мы оба с ребячьим восторгом уставились в иллюминатор.

Всего лишь восемь часов назад мы отплыли из Балины, там никакого льда не было. Фарли прикинул, что сейчас мы, должно быть, где-то к востоку от острова Кейп-Бретон и попали как раз в огромный ледосплав, который каждой весной несет из Лабрадорского моря к восточному побережью Канады,

В ноздри ударил запах жареного сала.

— Ну-ка, соня, быстренько одеваться! Завтрак здесь ранний. Не забывай, это тебе не «Королева Елизавета»! — сказал Фарли.

Вот именно. «Боско», видавшая виды деревянная посудина, собственность Фримэна Дрейка, в свое время была переоборудована в холодильный траулер из военного тральщика. Официально объявленный к продаже старый траулер, пока не появилась ему замена, тащил потихоньку через ледовое поле груз мороженой рыбы в сто тысяч тонн. Новенькое судно «Гора Сноудон» застряло в таком же ледяном плену и в назначенный день в Балину не явилось.

В «хозяйской» каюте было тепло и удобно, хотя и без особого комфорта. Крохотная, скромная каютка, две койки, одна над другой, пара стульев, стол. Маленький умывальник с горячей и холодной водой. Туалет находился рядом, при большой душевой, общей для всех. Для Фарли это проблемы не составляло, не то что для меня. Если женщина на судне одна в окружении полутора десятка мужчин, ей приходится не очень-то легко. Отправившийся на разведку Фарли сообщил, что в гальюне две кабинки.

— Ну вот что, я без тебя не пойду, — сказала я, решив, что это единственный для меня выход. — Куда я денусь, если кто-нибудь из матросов зайдет? Так и буду там торчать как дура?

Истинный рыцарь, Фарли заверил меня, что будет стоять на страже.

В шесть сорок пять почти вся команда собралась в кают-компании и с аппетитом навалилась на завтрак. Кают-компанией служила тесная каюта; название «салон», выбитое на медной дверной дощечке, никак не подходило к ней. Посредине стоял длинный дощатый стол со скамьями. Мы протискивались за спинами матросов к центру скамьи вдоль стенки, где оказались свободные места.

Капитан Вэнс Леблан сидел на стуле у торца стола.

— Доброе утро! — приветствовал он нас. — С хорошей погодой! Ешьте как следует, не то морская болезнь одолеет. Кок! Еще две порции! — крикнул он худощавому матросу, хлопотавшему на камбузе.

Целую ночь не смыкая глаз капитан стоял на мостике, проводя судно сквозь океанские льды, но все же был бодр и общителен. На вид ему около пятидесяти, не красавец, с редкими неопределенного цвета волосами. Он скорее походил, скажем, на управляющего банком, чем на человека, который вот уже больше двух десятков лет водит суда по суровым океанским водам. Ни он, ни команда форменных кителей не имели.

Появился кок, Сирил Оксфорд; судя по его обветренной физиономии, можно было заключить, что на камбузе он недавно. Кок бухнул перед нами две тарелки яичницы с беконом. Отсутствие навыков в поваренном искусстве и обслуживании полностью компенсировал его веселый нрав. На блюде посреди стола горкой вздымались остывшие гренки. Стол был уставлен горшочками и бутылочками: повидло, джем, соленые огурчики, паста для бутербродов, ореховое масло и горчица. В течение всего путешествия этот ассортимент оставался неизменным.