Поспелов печально вздохнул и еще печальнее покачал головой.

— Ох, и не спрашивайте лучше, государь мой! Совсем сквернота настала. Жду не дождусь, когда буду нем и недвижим и послужу пропитанием земным червям…

Барсуков звонко рассмеялся.

— Старая песня! Стало, давно водки не нюхал?

— Почитай, дён двадцать маковой росинки во рту не было.

— Строптивая у тебя дочка… совсем старика отца не жалеет.

Яков Мироныч торопливо покачал головой.

— Как не жалеет? Очень даже жалеет! А только откуда ж ей достать?! Что выработает с трудом превеликим — все на пропитание уходит… Неоткуда ей больше взять.

На лбу Барсукова легла резкая морщина. Ему вспомнилось, как обидно и пренебрежительно отнеслась к нему девушка при встрече.

— Сама виновата, — глухо проговорил он, — не было бы у нее «трудов превеликих», кабы умнее была…

В слезящихся тусклых глазках Поспелова сверкнули лукавые искорки.

— Знаю, сударь, — воскликнул он, — о чем вы говорите. Сколько раз, можно сказать, ей всяческие резоны приводил — ничего с ней поделать невозможно. Строгого нрава девица. Говорит: «Не люб», — и кончено.

— Может, ей кто иной люб? — немного бледнея от подавленного волнения, спросил Барсуков.

— Ни-ни, ни Боже мой! — замахав руками, поспешно возразил старик. — Ни на кого Катюня не глядит, никто ей по сердцу не приходится.

— Да ведь семнадцать лет. Самая пора для невесты.

— Верно изволите, сударь, говорить, да ничего с девкой не поделаешь. Нет в мыслях женихов, не желает невеститься…

Барсуков досадливо повел плечами и покачал головой.

— Погляжу я на тебя, Мироныч, — насмешливо заметил он, — старый ты человек, а глупый. Да кто же из родителей девку спрашивает — есть ли ее желание в невестах быть али нет? Строгость нужна…

Печальная усмешка тронула сухие губы старика, и лицо его приняло виноватое выражение.

— Воля ваша, сударь, а не могу я к ней строгость предъявлять. Кормит она меня, старого; из ее рук я, можно сказать, на свет Божий гляжу — не поднимается у меня на нее голос. Вот о вашем деле по душам я с нею поговорил, так и эдак резоны ей представлял, что и молоды вы, и лицом не урод, а даже красотой одарены, и на дороге хорошей… Куды тебе! Так мне напрямик и отрезала: «Коли я вам, батюшка, не надоела, коли вы не хотите, чтоб я в Неву бросилась, никогда вы мне о Барсукове не заикайтесь. Ненавистен он мне. Лучше за нищего да уродливого замуж пойду — только не за него».

— Ишь как она меня аттестовала! — злобно проворчал Барсуков и быстро перебил сам себя: — Ну, не будем об этом и речь вести… Не люб — так не люб. И не затем я к тебе пришел, чтоб от твоей павы еще раз поворот получить… Дело у меня к тебе есть.

Старик встряхнулся, насторожился, и тусклые глазки загорелись живым огоньком.

— Дело? — переспросил он. — А какого рода?

— А вот сейчас узнаешь…

VIII

Волк в западне

Барсуков не сразу заговорил о деле. Он несколько мгновений поглядел на старого комедианта зорким испытующим взглядом, точно мысленно соображая, пригоден ли старик для того дела, к которому он его хотел приставить, потом усмехнулся и спросил:

— А что, друг любезный, я чаю, вылить тебе страх как хочется?

Яков Мироныч вздрогнул. Глаза его сузились и замаслились, на губах появилась какая-то блаженная улыбка, а лицо окрасилось багровым румянцем.

— Ах, сударь, — сознался он, зажмуриваясь, как кот, почуявший мышь, — грешно смеяться над бедным человеком… Точно вы не знаете! Понятно, хочется… Такой жажды у меня уж давно не бывало. Легко сказать, сударь, двадцатые сутки чище слез…

— Ладно, — отозвался Барсуков, — тем лучше. Охотнее за работу примешься.

— А какая работа будет?

— Какая будет, такая и будет. Допрежь всего ты вот что мне скажи: ты ведь на дочери Михайлы Нилова был женат?

Старый комедиант, не понимая, к чему клонится этот вопрос, изумленно поглядел на своего собеседника и затем уж ответил:

— Совершенная истина, сударь.

— А теперь ты с тестем видишься?

Мироныч отрицательно покачал головой.

— Давно его не видал. Теперь ведь он на покое и зиму и лето в Покровском проживает. Почитай, года три в Петербурге не бывал.

Барсуков это знал и сам, но ему точно необходимо было услышать подтверждение из уст Мироныча.

— Ну, а среди других служителей цесаревны у тебя есть знакомство?

— Есть, как же! Многих знаю. Ведь я напоследях сильно захудал, а пока Марья Михайловна была жива, со многими ведался. Знаю, знаю! И цесаревниного гофлакея Емельяныча знаю, и буфетчика Григория Мушкина, и другого буфетчика…

— И прекрасно, — перебил Барсуков. — Это — на руку. Ну, а скажи-ка мне, друг любезный, не сможешь ты через этих своих знакомых к цесаревниному дворцу пристроиться? Ну, там лакеем, что ли, буфетчиком, истопником, наконец?

Маленькие глазки Якова Мироныча расширились от изумления до того, что стали совсем круглыми.

— Да зачем вам это, сударь?! — тоном неподдельного изумления воскликнул старик.

Барсуков досадливо перевел плечами.

— Коли говорю — стало быть, нужно. Это — не твоего ума дело. Ты только мне на вопрос ответствуй.

Старик опустил голову, помолчал несколько секунд, раздумывая, что может означать это странное предложение, и потом отозвался:

— Устроить-то это можно… Скажу, что с голоду помираю — цесаревна добрейшей души, даст угол… да только, — прибавил он с виноватым видом, — не выдержу я долго. Отстал я от службы, да притом привычка у меня подлая — сопьюсь.

— А сколько выдержишь? Месяц удержишься?

— Месяц-то выдержу! — опять просветлев, воскликнул старый комедиант. — За большее не поручусь, потому как во мне червяк сидит, а месяц смогу…

— Ну, и прекрасно, — одобрил Барсуков. — Так вот, изволь-ка попытать, завтра и отправляйся в цесаревнин дворец. Помни: коли попадешь туда на службу — озолочу. Прямо говорю: ничего не пожалею. Выгонят тебя оттуда — пьянствуй без просыпа, хоть опейся водкой — столько ее у тебя будет, что хоть купайся.

При последних словах гостя лицо Мироныча расплылось в самую восторженную улыбку, но затем улыбка исчезла разом, глаза приняли озабоченное выражение, и он спроси;! хотя и робким, но совершенно серьезным тоном:

— Так вам очень необходимо, чтобы я на службе во дворце цесаревны Елизаветы Петровны находился?

— Угадал. Очень необходимо.

— Значит, там шпионить придется?

— И это угадал. Следить нужно за всем, что там творится, кто у цесаревны бывает, и обо всем мне каждодневно сообщать…

Поспелов задумался на минуту, медленно потер облысевший лоб ладонью.

— А что, — с расстановкой, точно сам прислушиваясь к своим словам, спросил он, опустив голову и словно боясь смотреть на своего собеседника, — а что от того ее высочеству может какая неприятность приключиться?

— А тебе какая до того забота?! — резко оборвал его Барсуков. — Ты мне будешь служить, а не ей.

— Жалко мне… добрая она, матушка…

— Ишь какой жалостливый! А что тебе ее доброта-то даст? Как нищему, кусок хлеба бросят. Да и жалеть-то ее нечего. Чересчур дурного ей никто не сделает. Чай, она — не простой человек, а принцесса императорской крови… Да и времена ноне не те. Это при регенте еще можно было опасаться, лютый был, а государыня-правительница по доброте-то с цесаревной поспорит. Впрочем, — прибавил он, — как пожелаешь. Хочешь мне служить — не поскуплюсь, не хочешь — скажи, и другого найду… Но только уж, — продолжал Барсуков с ядовитой усмешкой, — о водке тогда не думай. А чтоб тебе совсем от нее отучиться — я тебе горенку в тайной канцелярии отведу.

Яков Мироныч побелел, как полотно, и затрясся всем телом от этой угрозы.

— Что вы, сударь, — воскликнул он, заикаясь от страха, — за что гневаетесь! Нешто я отказываюсь! Да я рад служить вашей милости!..

— То-то же! Так, значит, ты согласен?

— Согласен, согласен.

— И завтра в цесаревнин дворец отправляешься?..