— Вы что же, выставляете меня за порог? — почти крикнул Локтев.

— Понимайте как хотите, Николай Иванович, но мне некогда, некогда. Я — человек занятой!

— Так вы мне путем ничего не ответили!

Давыдович, выходя вместе с Локтевым в коридор, закончил:

— Не вижу оснований для вашего беспокойства, вы предлагали внедрить в производство одно, Виктор Рабзин совсем другое, более веское, фундаментальное. Выходит, он автор всей общей идеи, а вы — автор некоторых частных вопросов, связанных с усовершенствованием, что тоже, думается мне, немаловажно для вашего послужного списка.

— В моем послужном списке всего одна отметка: был шофером, стал оператором! — как отрезал Николай и четким солдатским шагом заспешил по коридору к лестнице.

Перемахивая через ступеньки, он поднялся на второй этаж, подошел к двери, на которой золотились буквы стеклянной таблички — «Партком». В робкой нерешительности остановился, глубоко вздохнул, чтоб как-нибудь успокоить заколотившееся сердце.

Тихо, без скрипа приоткрылась дверь, и к своему удивлению, он увидел выходящего из приемной секретаря Виктора Рабзина. Чего-чего, но этого Николай никак не ожидал. Он заметил, как преобразилось серое лицо главного технолога, как вспыхнул на нем румянец стыдливости, но тут же потух, выявляя на щеках привычную бледность.

— Вот хорошо, что встретились, — медленно растягивая слова, обронил Виктор.

Взволнованный неопределенностью, пустым разговором в рационализаторском отделе, Николай, чуть успев пожать руку Рабзину, не оттягивая и не откладывая разговора на более подходящее время, поспешно произнес:

— У меня к тебе не совсем деликатный вопрос...

Виктор перехватил колючий взгляд товарища, взял его за локоть, уводя от двери парткома в красный уголок, где было пусто и безлюдно. Он был готов к разговору и потому не мешкался, весь был собран и пружинисто подтянут.

— Ты не можешь ответить мне, — с ходу продолжал Николай, — ответить, что произошло, почему до меня доходят неопределенные слухи о моем авторстве?

Технологу не пришлось догадываться, о чем пойдет речь, Локтев задал вопрос напрямую, без обиняков.

— А-а, ты об этом инциденчике...

— Хорош инциденчик, когда человека как палкой по голове оглушили...

— Не дуйся, Николай.. Не горячись.

— Это не те слова «не дуйся», «не горячись», — продолжал Локтев. — Может, весь смысл жизни я вкладывал в этот вопрос реконструкции! А меня решили на стременных обскакать... Я начал дело, остальные, вплоть до тебя — так, пришей кобыле хвост!

— Ты круто берешь, не торопись! — остановил его Виктор. — Зачем бить в колокола, когда не горит? Разберемся, все встанет на свои места. Я же не враг тебе какой-нибудь и лучше всех знаю о доле твоего участия в реконструкции.

— О какой доле может идти речь? — сорвался до хрипа в горле Николай. — Кому угодно могу заявить, что здесь не доля, а целиком и полностью мое предложение...

— Я выясню, Коля, я выясню, не горячись! — пытался успокоить его Виктор.

На самом деле он прекрасно знал, что фамилия Локтева выпала из коллектива авторов не случайно. Началось все действительно со случайности, а потом эту случайность Виктор Иванович сумел сделать необходимостью. Еще два года назад, когда вершилась судьба предложения Локтева, в кабинете у Давидовича состоялся разговор с глазу на глаз. До этой злополучной беседы начальник бюро частенько при встречах с Виктором возвращался к поданной коллективом авторов идее реконструкции установки и монтажа новой линии воздуховода. Теперь, оставшись вдвоем, Давыдович поставил вопрос решительно и открыто, надеясь своей смелостью загнать в тупик главного технолога комбината.

— Зная вас как умного, рассудительного человека, — сказал он, — и не простого, а с тылом за спиной, хотелось бы поделиться с вами некоторыми соображениями....

«Не на тестя ли намекает? — подумалось Виктору. — Но при чем здесь отец Тани, он же не имеет к этому ни малейшего отношения?»

Давыдович продолжал. Виктор внимательно прислушивался к его словам, пугающим своей откровенной обнаженностью.

— Я человек дела, у меня есть свое решение этой затянувшейся канители. — Он достал из сейфа объемистую стопу бумаг, нарочито-доверительно кинул их на стол перед обескураженным Виктором.

— Вот моя идея! — заключил он.

Рабзин раскрыл одну из папок и увидел перед собою невероятное: те же чертежи, что делал он, выполненные, правда, вчерне, чьей-то другой рукой. Идея Локтева по этим чертежам распадалась на две взаимосвязанных половины. Одна из них была заглавной, предусматривающая полную модернизацию, вторая — второстепенная, вытекающая как следствие этой реконструкции, как привязка новой линии к переоборудованной карбамидной установке.

— Что вы хотите сказать этим? — недопонимая смысла новых документов, спросил Рабзин.

Давыдович произнес одну фразу, ставящую на места все и вся:

— Главная идея ваша, Виктор Иванович, второстепенная — Локтева. Выходит, вы — изобретатель, он — обычный автор рацпредложения.

— Что вы! Нельзя так, нас неправильно поймут, — возмутился искренне Виктор, припадая всей грудью к столу.

— Что ж, мое дело предложить, сделать услугу, — засветился улыбкой Давыдович, — дальше — сами смотрите... Я остаюсь в стороне, в соавторы не лезу, но, думаю, вы будете мне обязаны...

— Так Локтев всегда сумеет доказать свой приоритет! — настаивал Виктор.

— А дата? Вы посмотрите дату на документах...

В клеточке, обведенной тушью, стояло число более раннего месяца, чем в документации Локтева.

— И все-таки так не пойдет! — закончил Виктор.

— Смотрите сами, — спокойно ответил Давыдович.

Перед отправкой документов в Москву они, опять же вдвоем, зашли к главному инженеру комбината. Рассматривая сопроводительное письмо, документы, чертежи, главный инженер, увидев фамилию Локтева первой в списке, спросил Виктора Ивановича, кто он такой. Узнав, что обычный оператор, инженер удивился, выразил сомнение. Не глядя на вошедших спросил: «Возможно ли исполнение своих рабочих обязанностей считать изобретением?» И сам себе ответил: «Безусловно, нет! Иначе всех людей с установки, занятых будущей реконструкцией, надо будет включать в соавторы».

Виктор вступился за друга, доказывая правильность документации. Но Давидович своевременно знаком руки остановил его. Рабзин увидел жгучий взгляд начальника бюро, полный таинственной значимости, и осекся.

 

...Ближе к полудню в красный уголок парткома стали собираться люди. Продолжать разговор при посторонних ни тому, ни другому не хотелось.

— Ладно, Коля, закончим. Я разберусь, не тревожься, — успокаивающе сказал Рабзин.

До сих пор Виктор не поймет, почему не вступился тогда в кабинете главного инженера за земляка, почему умолчал о самом существенном? Не потому ли, что лавры первенства достаются не ему, главному технологу, а Николаю — простому рабочему? И та злополучная ночь, когда спорили в нем два человека, решила все окончательно. Сомнение инженера, гнусная беседа в кабинете начальника бюро сыграли свое. Как ни странно, подлости в своем поступке он не находил, вышло все как бы случайно. Прошло время, установка пущена и Николай вынужденно смирится с ролью отодвинутого на второй план рационализатора. Лишь бы он не заподозрил во всем Виктора. Лишь бы не это, а все остальное — мелочи жизни!

— Хорошо, я разберусь, — еще раз сказал он и вышел из зала красного уголка.

Вслед за ним вышел и Николай. Он опять остановился у двери со стеклянной табличкой «Партком». Молоденькая секретарша объяснила Николаю, что Зарипова нет на месте, он с утра в горкоме партии на экстренном совещании.

— А как же партком? Сегодня же заседание парткома?

На его недоуменный вопрос секретарша ответила, что звонил Нургали Гаязович, просил извинения.

— Заседание партийного комитета, — объясняла она, — в горкоме решили отложить до возвращения из Москвы генерального директора и главного инженера.