— У меня в комнате.

— Пусть она придет сюда.

Пока Лайли ходила за Маимхан, Мастура с помощью Шариван привела себя в порядок. Ей нездоровилось, и на ее побледневшем лице резко выделялись длинные густые ресницы и черные запавшие глаза.

— Входи, входи, милая, — ободрила она Маимхан, когда та появилась на пороге. — Как ты себя чувствуешь? — Она первой сделала шаг в сторону Маимхан.

— Простите меня, ханум, — благодарно улыбнулась ей девушка.

Мастуре было известно, какое значение придавалось делу муллы Аскара в правительственных кругах. Но ей не хотелось безжалостно перечеркивать надежды Маимхан, и она молчала, стараясь подобрать нужные слова.

— Пойми, Маимхан, — заговорила наконец Мастура, — сейчас трудно и думать о том, чтобы освободить муллу из зиндана…

Маимхан кинулась к Мастуре: все ее тело била нервная дрожь; надежда, мольба, отчаяние — чего только не было в ее лице в эти мгновения!..

— Потерпи, дочка, — продолжала Мастура, прощая девушке ее порыв, — но ты сама должна понять, как просто попасть человеку в большой зиндан и как сложно выбраться оттуда.

— Неужели нет никакого спасения, ханум?.. — еще боясь расстаться с остатками надежды, переспросила Маимхан.

— Я думаю, что нет, — ответила ханум решительно и так же решительно и резко продолжала: — Ты должна знать всю правду, дочка: нечего черную кошму выдавать за белую.

Они стояли друг против друга и так близко, что Маимхан, казалось, чувствовала на своих щеках холодное дыхание Мастуры, и это дыхание обдало ее с ног до головы и проникло к самому сердцу. Она пристально посмотрела на Мастуру, не обмолвилась больше ни словом и вышла из комнаты.

Теперь ей хотелось одного: поскорей выбраться отсюда. Она торопливо простилась с Лайли.

— Постой, постой же, мне надо еще кое-что тебе сказать, — пыталась удержать ее подруга. Но Маимхан смотрела на нее, как бы спрашивая: «О чем еще нам разговаривать?..»

— Возьми себя в руки, — бормотала растерянная Лайли, — и ты и Ахтам — будьте осторожны..

— Не беспокойся за нас, Лайли…

— Может быть, все еще кончится благополучно… Отыщется выход..

Ей так хотелось утешить свою единственную подругу, но чем?.. Маимхан молча слушала ее беспомощный лепет. Лишь на прощанье они обнялись и крепко, словно в последний раз, приникли одна к другой.

В тот момент, когда опорожненная от дынь телега выезжала из задних ворот дворца, дважды выстрелила пушка, оповещая подданных великого кагана о наступлении часа ночного сна.

Хаитбаки сумрачно нахлестывал лошадь. Маимхан сидела рядом с ним, погруженная в свои мысли, неподвижная, сосредоточенная. Что-то надо сделать, что-то предпринять, пока учителя еще не передали в руки палачам… О чем думает Ахтам? Куда попрятались друзья и сторонники муллы Аскара, которых он ей однажды перечислил? Нет муллы Аскара — нет головы у тела… Неужели все погибло и дело, начатое с таким трудом, обречено?.. Нет, нет, его надо продолжить во что бы то ни стало…

— Видно, мало толку от ханум, на которых ты рассчитывала? — спросил Хаитбаки. Они уже миновали городскую стену и ехали по дороге, ведущей в Дадамту.

Ветер гнал в небе облака, луна то и дело ныряла в них, и тогда все вокруг погружалось в густую тьму. В сыром воздухе пахло гнилью. Лошаденка, которой и без дальних поездок хватало работы в крестьянском хозяйстве, плелась из последних сил. Немазаные колеса, оставляя неровный след, жалобно и неумолчно скрипели, словно пели свой извечный тоскливый мукам.

— Скажи, Хаитбаки, о чем ты думал все это время?..

— Пока ты была во дворце?.. Ни о чем. Просто переживал за тебя.

До самого Дадамту она больше не проронила ни слова. Вблизи от своего дома Маимхан спрыгнула с телеги, прошла рядом несколько шагов и, не поворачивая головы, бросила:

— Не позднее, чем завтра, надо связаться с Ахтамом.

— Не беспокойся, Махи, все будет сделано.

— Прощай, Хаитбаки! — Она побежала к дому.

Ночь прошла тихо, но утром, когда семья собралась за чаем, Маимхан ждало неприятное объяснение с отцом. Получилось так, что лиса Норуз вынудил не отличавшегося твердостью дядюшку Сетака согласиться выдать свою дочь за Бахти. Разумеется, бедняга Сетак решился на это с таким чувством, как если бы от него потребовалось подписать смертный приговор для самого себя, но обстоятельства не оставляли ему другого выхода.

Все эти дни тетушка Азнихан ходила словно помешанная. Если с ней заговаривали, она смотрела перед собой с тупым напряжением, не понимая ни слова. Страдая за дочь, она таяла на глазах у всех, таяла и гасла, как догорающая свечка.

— С нынешнего дня чтоб ты и носу из дома не высунула без моего разрешения, — сказал Сетак дочери, и лицо его при этом из багрового стало до синевы белым.

— Лучше уж сразу привяжите меня веревкой, как овцу — с усмешкой отвечала Маимхан.

— Бесстыдная девчонка… Это все от ученья, да!.. — Дядюшка Сетак хотел казаться очень грозным, но в горле у него запершило, закололо, будто там застряла кость.

— О аллах, ты все сам видишь, все знаешь… — вздохнула тетушка Азнихан.

— Бесстыдство — это все-таки лучше, чем раболепство… — Маимхан поднялась, прошла к себе в спальную комнату. Родители остались молча сидеть за опустевшим столом.

Письмо длиннобородого дарина несколько успокоило его превосходительство, но было ясно, что опасность еще не миновала. Получив письмо, жанжун той же ночью приехал в Кульджу. Обычно, когда он еще только приближался к городу, раздавался залп из семи пушек, и, заслышав выстрелы, все жители должны были прервать любые дела и занятая и застыть на месте, скрестив руки на груди. На этот раз традиционная церемония не состоялась, ее заменил усиленный наряд патрулей на городских улицах и площадях.

— Меня удивляет, — сказал жанжун, просматривая материалы допросов муллы Аскара, — меня удивляет, господин дарин, что среди бунтовщиков появляются люди духовного звания. Религия и бунт — невероятное сочетание!

— Мне кажется, Аскар всю свою жизнь не столько проповедовал религию, сколько подрывал ее основы. Я достаточно хорошо изучил его, чтобы утверждать это. Аскар всегда выступал соперником и противником духовенства, призывавшего к сотрудничеству с нами и повиновению властям. Обратите внимание на эти бумаги, ваша светлость. — Длиннобородый пододвинул жанжуну стопку бумаг.

Жанжун, кисло поморщившись, начал читать, но перевернул только несколько листков.

— Эти чаньту подобны язвам на здоровом теле, — проговорил он, хлопнув себя по коленям. — Никакой им пощады, никакого снисхождения, вы слышите, господин дарин?

— Все это, ваша светлость, не просто прошения в пользу Аскара, это его оправдание и защита.