— Ты что, рехнулся? Да в эту пору свет горит только у баев да шанъё, у мулл да беков, они днем выспались, пока батраки на них работали. Пойди спроси — сразу укажут дорогу в ямул…
— Ну тогда сам думай, что делать, — усмехнулся Махаматджан. Хотя товарищи всегда держались на равных, решающий голос все-таки принадлежал Гани. Всегда выходило так, как он предлагал, и Махаматджан давно уже перестал с ним спорить…
— Хватит смеяться, тыква! Давай лучше думать, что предпримем. Постой, а помнишь ли ты про тетку Хажу?
— Какую Хажу ты имеешь в виду? Тут в любую дверь стукни — отзовется Хажа или Хажахан, Хажагуль или Хажабуви…
— Ну та, Хажа-медведица?
— Ты говоришь про сестру Шерипа?
— Да, про нее…
— Чего это ты про нее вспомнил? Это же не баба, а настоящий мужик…
— Да, она стоит десятерых таких, как ты!.. А коли сядет на коня, любого джигита обставит.
— Ну, нашел Рустам-палвана в юбке.
Остановив коня у небольшого домика на восточной окраине села, Гани спрыгнул на землю и, отдав поводья другу, осторожно подошел к двери. Судя пс неказистому виду, это был домик какого-то бедняка. Джигит тихонько постучал в окно.
— Есть кто дома? Я спрашиваю, есть кто живой?
— Кто там?.. — послышался сонный женский голос.
— Я из города, посыльный.
Услышав о посыльном, женщина, видно, перепугалась и замолчала от страха.
— Не бойся… Только скажи, где живет Хажа?
— А-а-а-а, — голос у женщины дрожал, — а вам какая нужна? — Она подошла к окну. — Хажа белоносая? Или Хажа плосконосая? Или Хажа — болтунья? — В голосе женщины слышалась великая готовность угодить важному человеку из города.
— Сестра Шерипа!
— А, тогда ясно, — женщина высунула голову в окно. — Мы ее называем Хажа-медведица. Ее дом найдете так: вон там, за деревом, повернете вправо, потом спуститесь вниз вдоль арыка, не доходя до моста, повернете налево. Перед ее домом растут два тополя…
— Слушай, а ты сама, случаем, не Хажа-болтунья? — прервал ее Гани и, не дослушав до конца, повернул назад.
Немного не добравшись до места, указанного женщиной, путники увидели на озаренной луной поляне огромную тень женщины, которая вела теленка с водопоя…
— Тьфу ты, напасть, не сидится тебе, бродишь черт знает где! — Подойдя к забору, женщина подхватила теленка и легко переставила его через изгородь.
— Видел? Вот ее-то я и имел в виду!
— Ну и баба! Ну и баба!..
— Здравствуйте, Хажахан-хада[9], — издали поздоровался Гани.
Хажа, отличавшаяся острым зрением, сразу узнала Гани:
— А, это ты, палван, что ты здесь делаешь, ищешь кого?
— Эх, тетушка Хажа, каждый раз, как вижу тебя, силой твоей не налюбуюсь!..
— Э, братишка, не шути с теткой. Слезай с коня, добро пожаловать в дом…
— Спасибо, тетушка, тороплюсь, потом как-нибудь.
— Ну нет уж! Раз пришел, значит, будешь гостем. Посмотрим, как ты сможешь мне отказать. Давно я тебя мечтала в гости позвать, а ты и сам пришел. Сказано, слезай с коня! — Хажа взяла под уздцы коня и рывком подтянула к себе джигита.
— Видел того бычка? Сейчас я его разделаю для дорогих гостей.
Гани понял, что от гостеприимства тетушки Хажи ему так просто не отвертеться, и признался:
— Скажу тебе всю правду, тетушка, нельзя нам сегодня задерживаться. Мы должны спасти одну девушку, задержимся — опоздаем, поэтому прости нас…
— Вот оно что.
— Да вот, решил сделать, что в моих силах…
— Ты только тем и занимаешься, что делаешь людям добро, а тебе кто будет добро делать?
— Джигиту не пристало требовать добро за добро, что могу, то и делаю. Все это лишние разговоры, тетушка…
— Ну что ж, задерживать не стану, раз такое дело у тебя, благослови тебя аллах… А что это за девушка?
— Дочь чулукайского мельника Момуна, Зайнап…
— Ясно, — сразу поняла в чем дело Хажа. Вдруг она встрепенулась. — Так ведь говорят, что Тусук, сын Ходжака-шанъё забрал ее с согласия ее родителей…
— Врут, негодяи! Какое там согласие?! Мать и отца связали, девушку вытащили из дома…
— Зайнап была уже обручена с Бавдуном, сиротою. Так его нарочно отправили подальше отрабатывать подать, а сами девушку насильно забрали, — добавил Махаматджан.
— Ах, скоты! Решили еще одну душу загубить, мало им горя и слез наших…
— Да если им спускать, они не одну еще девушку опозорят.
— Этот Тусук, — разгневанно сказала женщина, — весь гнилой, рядом с ним стоять невозможно — так воняет… Уже двух красавиц погубил, заразил своей болезнью, еще и эту хочет опоганить…
— Где он живет?
— Идемте, я провожу вас!
— Нет, провожать нас не надо…
— Это еще что за речи? Сказано поведу, значит поведу, да я его сама вот этими руками прихлопну — мокрое место останется! Идемте!
— Нет, тетушка. Хочешь с ним расквитаться, потом успеешь, а сегодня жди нас на Булукайской дороге.
— На Булукайской дороге? Что я там не видела среди ночи? — удивилась Хажа.
— Если хочешь нам помочь, жди нас там. Надеюсь, ты не боишься привидений и всяких там ведьм и чертей?
— Да ты еще не знаешь, оказывается, кто такая Хажа-медведица, эй, шалун-палван?
— Значит, договорились… А теперь расскажи, как подъехать к дому Ходжака-шанъё.
Хажа-хада обстоятельно рассказала, как пройти к дому шанъё.
Дом Ходжака был расположен в южной части селения. Он выделялся среди других величиной и убранством. Широкий арык протекал прямо по огромному саду бека, высокая изгородь наглухо закрывала двор.
— Видно, что живоглот, — сказал Гани, когда товарищи, объехав усадьбу вдоль забора, остановились перед воротами, — все себе забрал — и лучшие земли, и всю воду.
— Что поделаешь, — вздохнул Махаматджан, — сейчас его время…
— А ты вспомни о его полях и пастбищах. Сколько их у него? Так нет же, никак не успокоится: еще, еще! Эх, придет ли когда-нибудь час, когда мы свяжем всех таких, как он, одной веревкой и, как баранов, выведем прочь с земли нашей…
— Одной веревки будет мало… — задумался Махаматджан, но, видя гневное волнение Гани, постарался успокоить друга: — Ничего, брат, придет этот час, и мы рассчитаемся с ними…
— Ладно, хватит красться вдоль забора. Давай прямо откроем ворота. Эх, и задам же я сейчас обоим — отцу и сыну…
Махаматджан продолжал успокаивать друга:
— Не стоит поднимать большого шума. У Ходжака длинные руки, как бы не стало потом хуже бедной семье Момуна. Лучше потихоньку увезем девушку — это ведь для нас главное…
Гани сильно застучал в огромные ворота. Прошло немало времени, пока послышались шаркающие шаги и натужный кашель:
— Кто там? Среди ночи…
— Шанъё дома? — строго спросил Гани.
— Ты сам кто такой?
— Нияз-лозун[10], открывай!
Услышав грозное имя, старик за дверью растерялся и в растерянности быстро залопотал:
— Господин лозун, господина шанъё вызвал к себе бек в Чулукай, еще с утра уехали, — и закашлялся.
— А сын дома?
— Дома, дома, Тусукджан дома, — старый слуга дрожащими руками стал открывать запоры.
— Где покои Тусука? — спросил Гани, входя в ворота и отдавая поводья слуге.
— Вон там, в глубине сада, где огонь горит.
— И новая сноха там?
— Там, господин, там…
— Кто кроме тебя в доме остался?..
— Все слуги в поле… Никого нет…
Узнав, что, кроме сына шанъё и старого слуги, никого в доме нет, Гани заговорил громко. Он обратился к Махаматджану: «Хашим!» Тот, поняв игру товарища, откликнулся соответствующим тоном:
— Слушаюсь, господин!
— Накорми с этим стариком коней, да дай им отдохнуть, через час поедем назад.
— Слушаюсь, господин лозун, — приложил руку к груди Махаматджан.
— А я пойду поздравлю Тусукджана, — Гани прошел пару шагов и остановился, будто вспомнив что-то, — да, скоро подъедет сочжан[11] со своим чериком, приготовьте для них пару быстрых коней — да порезвее.