Но ничего не добился он от гордой и прекрасной Ипорхан, даже коснуться полы своего халата не позволила она ему.
— Скажи мне, чего ты хочешь еще? — спросил ее хан. — Хочешь, твое имя будет Шанфи[60], и пороги в твоем дворце отольют из чистого золота, и покой украсят жемчугами?..
— Благодарю вас, о великий хан Китая, за ваши заботы, но ни престол, ни ваша роскошь мне не нужны.
— Чего же ты хочешь от меня?..
— Свободы, свободы для моего народа…
При этих словах муллы Аскара такой глубокий вздох вырвался из груди Маимхан, что Аскар оглянулся на нее и продолжал, не сводя с нее глаз:
— Тогда хан грозно нахмурился и сказал: «Вот тебе три дня сроку. Если ты и дальше станешь упрямиться, я прикажу казнить тебя».
Мулла Аскар наклонил голову и замолк, как бы раздумывая, продолжать ли ему свой рассказ. Нарушив ночную тишину, с испуганным кряканьем пролетела стая диких уток и немного спустя то же кряканье и громкий шелест раздались со стороны протекающей речки.
— Не дождалась Ипорхан, когда исполнится ханская угроза, — вернулся к своему рассказу Аскар. — Старый друг избавил ее от жестокой казни, не дал грязным рукам коснуться ее чистого тела. Только ему открыла она свою грудь… Кинжал, с которым никогда не расставалась Ипорхан, пронзил ее сердце…
— Вот какой она была, наша Ипорхан, — закончил мулла Аскар.
Но все еще долго сидели, не двигаясь, не говоря ни слова, как будто надеясь на какое-то продолжение, и не отводили взгляда от муллы Аскара, похожего в этот момент не то на таинственного колдуна, не то на звездочета, — маленького грустного звездочета с блестящим от луны теменем. И Маимхан, вся наполненная странным волнением и тревогой, смотрела пристально прямо перед собой и шептала что-то…
— Спасибо, учитель, — ваш рассказ послужит нам уроком, — сказала одна из девушек, и остальные подхватили ее слова.
— Хороший урок — большое дело, дети мои…
Вскоре после приезда муллы Аскара в Дадамту открылась школа, но ненадолго. Двадцать-тридцать пытливых головок только-только обучились грамоте, как богомольные ханжи поднялись против Аскара. Страшась всего нового, они добились своего: по указанию старосты Норуза школа была закрыта. Ученики разбрелись. Одна Маимхан да еще ее друг Хаитбаки продолжали тайком брать у Аскара уроки.
Два года хлопотал Аскар, но восстановить школу ему так и не удалось. Тогда он решил обратиться к гуну Хализату. Но дворцовые беки, услышав о его просьбе, не подпустили его вчера даже к воротам.
— Вот так, дети мои, — проговорил мулла Аскар со вздохом, рассказав о своей неудаче. — В наши времена все двери раскрыты настежь только перед глупостью и невежеством. Что же до ума и знаний, то их не пускают дальше порога.
В этот момент с улицы донеслась песня, — ее пел сильный юношеский голос:
— Слышите?.. — взволнованно сказал мулла Аскар. — В этой песне правдиво все до последнего звука…
— Это сложила Маимхан.
— Да, да, я знаю… Прекрасная песня — о нашей доле, о нашем горе… Оттого и поют ее люди… Сочиняй и впредь такие же, доченька, — Аскар погладил Маимхан по голове. — Каждая твоя строка да будет подобна отточенной стреле.
Время уже было позднее, Аскар поднялся, собираясь уходить, и простился с хозяевами.
— Наш Ахтам бежал… Ты слышала об этом, дочка? — спросил мулла Аскар, когда Маимхан вышла проводить его.
— Бе-жал?… — выдохнула она, не в силах больше выговорить ни слова.
— Бежал, да еще как — заколол трех солдат при этом!
— Что же… Что же теперь?..
— Не так легко нашего сокола снова залучить в клетку… Но все мы должны быть вдвойне осмотрительны.
Маимхан молчала, что-то напряженно обдумывая.
— Прощай, дочка. Я тоже не стану сидеть сложа руки. А ты… Прошу, веди себя осторожно…
— О всемогущий аллах… Спаси и помилуй бедных рабов твоих… — шептал испуганно дядюшка Сетак, проснувшись от страшного шума и крика. Не понимая, что происходит, он растерянно уставился на тетушку Азнихан.
— Та-мади![61] Выходи! Все выходи из дома! Скорей, скорей! — орали во дворе.
— Это солдаты… Куда же мы упрячем наших девочек?.. О аллах, чем прогневили мы тебя, за что новая беда свалилась на наши головы? — запричитала тетушка Азнихан и бросилась в комнату, где спали дочери.
Вконец растерявшийся Сетак поплелся во двор. К нему подскочили солдаты. Серая дорожная пыль покрывала их с головы до ног; смешавшись с потом, она коростой запеклась на их лицах, залепила ноздри, потеками грязи разрисовала рты; от солдат разило потом, как от коней после доброй скачки.
— Ты Се-та-ки? — по-уйгурски выговорил один из них, вероятно, старший.
— Да, я, — ответил дядюшка Сетак, не в силах унять дрожь в голосе.
— Кто скрывается у тебя в доме? — спросил тот же солдат, подняв к глазам дядюшки Сетака свитый из ремней кнут.
— У меня никого нет…
— Хе… — Солдат вытянул тонкую змеиную шею. — Ты прятал человека? Отвечай! Или на тебя наденут вот эти игрушки! — Он указал рукой на койзу — деревянные кандалы и наручники, которые держали наготове двое других солдат.
Все потемнело, закружилось в глазах у дядюшки Сетака. Но не за себя испугался он в эту минуту. Что будет с девочками, как они останутся без него?..
Между тем тетушка Азнихан силой старалась удержать в доме своих дочерей: они рвались на помощь к отцу…
Во дворе, задыхаясь от быстрой ходьбы, показался староста Норуз.
— Пайджан, хома?..[62] — Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся.
— Бей ху жан ни хо?[63] — осклабился пайджан.
— Ай, Сетак, Сетак!.. Давно ли ты стал таким скупым? — заюлил хитрый, как лисица, Норуз. — Неужели у тебя не нашлось пиалы с чаем для господина пайджана?..
Сетак стоял молча. Он, казалось, не понимал, что говорит ему Норуз.
— Как могли вы миновать мой дом и не заглянуть ко мне, пайджан дарин? — продолжал вилять Норуз перед китайцем.
— Вор Ахтам бежал из тюрьмы, его всюду ищут.
У старосты Норуза всегда слабели ноги, когда ему приходилось слышать имя Ахтама. Но тут, стараясь не уронить себя перед пайджаном, он грозно засучил рукава и надвинулся на Сетака.
— Так вот оно что, старый плут!.. Ты тайком от меня скрывал у себя Ахтама?..
— Двери моего дома всегда были открыты перед вами, бек Норуз… Видит аллах, если бы я… — Сетак только и смог пробормотать эти слова, в душе еще надеясь, что Норуз поможет ему, как мусульманину мусульманин.
— Не болтай попусту! — топнул ногой пайджан. — Где этот разбойник? Говори все, что знаешь!
Столько ярости было в его голосе, что даже у старосты Норуза тревожно екнуло сердце.
— Ну, ты, паршивая собака! — закричал он, багровея от усердия. — Если тебе что-нибудь известно — отвечай!
— Пусть ослепнут мои глаза, если я его видел…
Дядюшка Сетак был уже не в состоянии говорить, ноги его подкосились, и, медленно оседая, он рухнул на землю.
— Обыщите дом!
Словно голодные псы, которым швырнули кость, солдаты бросились выполнять приказание. Они перевернули вверх дном все в доме, перерыли сундуки, обшарили каждый угол в курятнике и на конюшне.
— Уже поздний час, пайджан дарин, — говорил между тем Норуз медовым голосом, налегая на слово «дарин». — Погостите сегодня у нас, а завтра засветло мы разыщем и схватим Ахтама, никуда он от нас не уйдет!
Пайджан круто повернулся к солдатам, которые стояли за его спиной, ожидая новых приказаний, и кивнул им на Сетака. Те с привычной ловкостью накинули бедняге на руки койзу и потащили через двор к воротам. Но тут выскочила вперед Маимхан.