Второго черика связали, плотно заткнув ему рот тряпкой, первому дали в руки лампу и приказали вести в зрительный зал. Там джигиты Гани при свете этой лампы разлили керосин по стульям и полу, плеснули на занавес, на стены. Затем Гани, выслав джигитов и черика из зала, поджег тряпку, бросил на кресла и кинулся вон.
Когда они выбрались из клуба, огонь уже охватил все здание. Длинные языки пламени поднимались над крышей. Слышались дикие крики чериков, задыхавшихся от дыма и от страха потерявших голову. Они метались по крыше, иные прыгали с высоты во двор. Их черные силуэты на фоне пламени представляли отличные мишени для повстанцев. Пули же, сыпавшиеся градом из крепости, летели наугад, в пустую тьму, и никто из партизан не пострадал.
Поджог клуба воодушевил осаждающих. Гани приказал готовиться к атаке. Он видел бодрое возбуждение своих бойцов и всем своим видом поддерживал их настроение. Это нелегко давалось ему. Как назло, он снова почувствовал страшную боль в левой ноге. Он просто не мог ступить на нее — видимо, болезнь вернулась оттого, что он застудил ноги в холодной воде реки. Но показать бойцам свою слабость Гани не имел права. Собрав их, он сказал:
— Ну вот, а теперь и настала пора взорвать ворота крепости. Без этого нам ходу вперед нет.
— Гани-ака! — обратился к нему Хамит. — Разреши мне. Не разрешишь — все равно пойду.
Гани не знал, что ответить настойчивому джигиту. Ведь он же еще совсем мальчишка, опыта у него нет, значит, пойдет почти на верную смерть. Но что делать?! Если бы не нога, он сам пошел бы. Но теперь об этом думать нечего.
— Хамит, ты ведь, наверное, никогда в жизни гранаты не бросал?
— Нет, я умею, — твердо ответил парень.
Другого выхода не было, и Гани решился:
— Что ж, пусть будет по-твоему…
— Спасибо, Гани-ака! Я оправдаю ваше доверие! — В голосе Хамита звучала радость.
— Ты смотри, не лезь очертя голову, не торопись. Бросай гранаты только наверняка! А мы будем отвлекать внимание врага!
Хамит взял две связки гранат и сказал — спокойно и твердо:
— Не вернусь, пока не подниму на воздух эти проклятые ворота.
Хамит полез. Он добрался до середины пространства, отделявшего осаждавших от крепости, потом вдруг вскочил и ринулся вперед огромными прыжками. Через несколько прыжков он рухнул на землю.
— Что он делает, глупец! — Гани взмахнул руками. Он не сомневался, что джигит упал, сраженный пулей, и проклинал себя, что разрешил ему идти туда… Но Хамит, немного полежав неподвижно, быстро снова пополз по направлению к воротам. Гани, переведя дух, поблагодарил аллаха. Пули свистели вокруг Хамита, то и дело поднимая совсем рядом с ним фонтанчики пыли, но он полз, как заговоренный. Товарищи следили за ним, боясь вздохнуть.
Хамит приблизился к воротам крепости. Теперь пулемет, бивший из ворот, был ему не страшен — боец находился в мертвой зоне.
Гани, как и все затаивший дыхание, не отрывая взгляда от Хамита, бросил назад, чтобы слышали все:
— Как только раздастся взрыв — вперед, в атаку!
Хамит резко вскочил, крикнул: «За свободу!» — и метнул обе связки одну за другой. Взрывы слились в один. Хамит, подброшенный взрывной волной, упал на землю.
Повстанцы с криком «Ура!» бросились на штурм с четырех сторон. Гани подбежал к бездыханному Хамиту, поднял его тело на руки.
Атака повстанцев сломила защитников крепости. Над зданием поднялся белый флаг. Из окна высунулся глава Нилкинского района Нусупкан-чуйжан и громко крикнул:
— Не стреляйте! Мы сдаемся!
— Я требую сдать оружие! — сурово отозвался Гани.
Из окон на землю полетели винтовки и револьверы.
Наступал рассвет.
Глава восемнадцатая
7 октября 1944 года Нилкинский район Илийского вилайета Восточного Туркестана был освобожден. Вся власть перешла в руки коренного населения. В этот же день было создано новое народное правительство из представителей всех национальностей края. Были сделаны первые шаги новой власти, новой жизни.
Весть о победе распространилась по всему Восточному Туркестану, перевалив через Джунгарские горы, и стала новым мощным толчком в борьбе всего народа за свою свободу.
Подняв знамя свободы и независимости, повстанцы Нилки сделали самый первый решительный шаг. Впереди у них был долгий и трудный путь. Прежде всего следовало идти на Кульджу, а затем — через весь край сквозь преграды и заслоны врага. Через труднейшие и жесточайшие бои. Самое сложное было еще впереди.
После освобождения Нилки люди, с нетерпением ожидавшие этой вести, стали большими группами вливаться в ряды повстанцев, усиливая отряды партизан. Даже те, кто был недавно освобожден из заключения — политические узники, измученные, больные — вместо того, чтобы идти домой, услышав о восстании, добыв себе оружие, шли в Нилку, чтобы соединиться с восставшими и внести свой вклад в дело борьбы. Оружие, доставшееся повстанцам в результате победы, было роздано вновь прибывшим. Теперь число бойцов повстанческого отряда перевалило за тысячу. Он стал немалой военной силой. А Нилка превратилась в маленький военный городок.
Сегодня Гани-батур (после штурма крепости весь народ называл его именно так) и Патих Муслимов провели совещание штаба повстанцев. Впервые оно проводилось не в горных пещерах или на поляне среди зарослей — местом сегодняшнего сбора стала резиденция нового правительства.
— Защитить и удержать в своих руках город гораздо труднее, чем захватить его! — начал свою речь Патих. — Мы захватили Нилку, народ целого района получил свободу. Теперь перед нами стоит еще более важная задача — не только сохранить город, но и идти дальше. Но ни в коем случае мы не должны недооценивать врага. Нужно серьезно подготовиться к этому походу. Сейчас у нас тысяча вооруженных бойцов. Но многие из них — это присоединившиеся к нам после победы, они и в руках-то раньше не держали никогда винтовки. В бою они могут и себя ненароком подстрелить…
— Кроме того, для этой тысячи человек нужно оружие, кони, одежда, питание, — добавил Гани. — Сейчас, когда народ радуется первой победе, он кормит нас, но ведь мы не можем все время сидеть на его шее.
— Так ведь в освобожденном районе есть богатеи, баи, имеющие отары в десятки тысяч овец, табуны в тысячи голов лошадей — вот у них и нужно взять необходимое, — как-всегда быстро заговорил Осман. — Ну, если им будет так уж жалко своего добра, вернем со временем.
— Нет! — отрезал Патих. — Бедняк, батрак, бай — это все народ. У народа мы отбирать ничего не можем. Ну, если кто пожертвует добровольно, отказываться, конечно, не станем.
— Да где это видано, чтобы бай по доброй воле отдал, поступился своим богатством? — пожал плечами Осман.
— И правда. Нас приходят поздравлять бедняки, они радуются с нами, приносят нам последнее из дома, а баи попрятались по своим домам и носа не высовывают, — подтвердил Рапик.
— Да, к нам присоединились лишь дети бедняков, — согласился и Акбар.
— Соскучились по богачам? — усмехнулся Гани. — Не беспокойтесь: завтра, когда еда поспеет, они будут первыми у казана со своими ложками, нас всех растолкают!
Все посмеялись над шуткой Гани.
— Я думаю, что нам не следует сегодня так решительно противопоставлять друг другу баев и бедняков.
Если человек настроен против захватчиков, какое нам дело до его богатства. В любом случае он с нами, — стоял на своем Патих.
Действительно, как говорили джигиты, в рядах повстанцев на сегодня находились в основном середняки — дехкане и бедняки. Что же касается баев и купцов, разного рода богатеев, то большинство из них предпочитало тактику выжидания, а имелись в их числе и такие, кто хотел поражения революции и с нетерпением ожидал возвращения старой власти, с которой многие представители зажиточных слоев были тесно связаны. Несколько богачей в Нилке, запятнавших себя открытым предательством своего народа, были после захвата города казнены партизанами, но в целом руководство восстанием придерживалось политики прощения и милосердия, и возмездие за измену не постигло многих, кто этого вполне заслуживал. Руководители повстанцев еще не осознали, какие тяжелые последствия может иметь эта линия на всепрощение по отношению к предателям народа и независимости. У них не имелось необходимого государственного опыта. Ведь уже ряд веков уйгурский народ не знал независимости, забыл о том, как надо управлять своей страной.