Идя к Юргенсу, Никита Родионович заранее постарался учесть вопросы, на которые придется отвечать, поэтому Алим отвечал без всякого смущения, четко и коротко.

Это понравилось Юргенсу. Он продолжал интересоваться биографическими данными Алима: образованием, профессией, принадлежностью к партии, к комсомолу.

— Так, так… — кивал головой Юргенс. — Попрошу вас выйти, — попросил он наконец Алима.

Оставшись наедине с Ожогиным, Юргенс поинтересовался, какое мнение об Алиме сложилось у Никиты Родионовича. Тот сказал, что Ризаматов — вполне подходящий для дела человек. Кроме того, нельзя не учитывать, что если Ожогин появится в Узбекистане, то понадобятся связи, знакомства, а знакомства лучше подготовлять заблаговременно.

— Правильно, — сказал Юргенс и хлопнул ладонью по столу. — А как он воспримет это? Как он относится к советской власти?

Никита Родионович пожал плечами:

— Думаю, что безразлично. Ризаматов неглуп и пойдет с нами. У него есть родственники, которые были репрессированы, как буржуазные националисты…

— Отлично! Пусть войдет.

Ожогин позвал Ризаматова в кабинет. Алим вошел так же невозмутимо, и догадаться по его лицу, волновался он или нет, было невозможно.

— Садитесь, — пригласил Юргенс и, позвав служителя, распорядился принести бутылку вина.

Алим сидел на диване с наивным лицом и с любопытством разглядывал кабинет, ожидая продолжения разговора.

Вино появилось через несколько минут. Юргенс наполнил три бокала и предложил выпить за дружбу. Выпили.

Юргенс прошелся по кабинету, остановился около Алима и заговорил:

— Господин Ожогин считает вас хорошим человеком и хочет, чтобы вы были его помощником в том деле, которое я ему поручил.

— А я не знаю, кто вы, — смело произнес Алим фразу, которую заранее приготовил.

Юргенс сдвинул брови и сдержал улыбку. Поведение Ризаматова чем-то напомнило ему поведение Грязнова при первом визите к нему осенью прошлого года.

— Я представитель германской военной разведки, — сказал он. — Вас это не смущает?

Ризаматов отрицательно покачал головой.

— И великолепно. Вы не должны обращать внимания на то, что Германия терпит поражение. Сейчас это не имеет большого значения. Не будет национал-социалистской Германии — будет другая Германия. У нас есть крепкие и надежные друзья. Я гарантирую вам постоянную работу и хорошее вознаграждение. Материально вы не станете нуждаться ни в чем даже тогда, когда вернетесь к себе в Советскую Россию. Вам обеспечено хорошее будущее.

— Понимаю, — кивнул головой Ризаматов. — Но что я должен делать?

— Все, что потребует от вас господин Ожогин. Вы будете связаны с ним непосредственно.

Алим сделал вид, что задумался.

— Не стесняйтесь, говорите правду, — подбадривал его Юргенс.

Алим продолжал молчать.

— Ну?

Наконец Алим ответил, что согласен.

— Вы будете жить свободно и обеспеченно, — заверил Юргенс. — Но ваше благополучие отныне будет зависеть от вас самих и, главное, от того, сдержите ли вы свое обещание быть другом Германии, что бы там ни произошло.

— Я хозяин своему слову, — сказал Ризаматов.

— Ну и отлично!

… Когда Алим ушел, Юргенс объявил, что возникла необходимость командировать их, Ожогина и Грязнова, на оперативный радиоцентр, расположенный ближе к фронту.

— Там вы оба будете тренироваться в условиях, приближенных к боевой действительности, и окончательно закрепите полученные знания. Отправят вас завтра.

Предстоящая поездка не была неожиданностью. Она, правда, несколько нарушала намеченные друзьями планы, но миновать ее не представлялось возможным.

Долингер как-то уже намекал Ожогину, что не исключено командирование их в прифронтовую полосу.

— Надолго? — спросил Никита Родионович.

— На месяц-полтора, не более.

— Обратно мы вернемся?

— Да, при всех обстоятельствах.

9

Старинные стенные часы пробили двенадцать ночи. Сейчас же раздался звон в другом конце комнаты, где находились часы в резном деревянном футляре.

Комната напоминала антикварный магазин.

Все стены были завешаны картинами в позолоченных рамах; на столах, этажерках стояли статуэтки из бронзы, фарфора, серебра; за стеклами шкафов виднелась хрустальная посуда. Столы, стулья, диваны из высокоценных пород дерева были покрыты инкрустациями. Часть вещей лежала упакованной в ящиках. Хозяин готовился к эвакуации вглубь Германии.

Дом принадлежал Клеберу, видному немецкому коммерсанту, недавно возвратившемуся из Белоруссии и вывезшему оттуда много награбленных ценностей. Уже второй месяц жили в этом доме Ожогин и Грязнов, проходя практику на оперативном радиоцентре.

Раскуривая сигарету за сигаретой, бродил по дому Никита Родионович.

Ему было не совсем ясно, почему их держат здесь такой продолжительный срок, когда двухнедельная практика на радиоцентре показала, что и он и Грязнов овладели в совершенстве профессией радиста.

«Невозможно представить, чтобы Юргенс забыл своих учеников, — думал Ожогин. — Хотя теперь ему, видимо, не до нас».

Советская Армия уже вступила на территорию Венгрии, Югославии, Чехословакии и наносила сокрушительные удары по гитлеровцам. Союзные войска развернули военные действия в Бельгии, Голландии, Западной Германии.

Дело шло к развязке.

«Во всяком случае, и наша командировка, — думал Ожогин, — не явилась пустым препровождением времени и не прошла бесследно». Работая на радиоцентре, Ожогин и Грязнов сумели установить местопребывание четырех вражеских радистов, действовавших на советской территории. Об этом незамедлительно было сообщено на Большую землю.

… Стрелка приближалась к часу. Скоро должен был прийти из радиоцентра Андрей.

Находясь в течение целого года неразлучно друг с другом, друзья подчас не знали, о чем поговорить: кажется, все пересказано, переговорено, понятен каждый жест, каждый взгляд. А вот стоит остаться одному, как охватывает тревога. И ничего, конечно, особенно нового Андрей не принесет, ничем не обрадует, но как можно уснуть, не дождавшись его!

Как-то вернувшись поздно домой, Ожогин застал Андрея бодрствующим.

— Почему не спишь? — спросил он.

— Одному что-то не спится, — ответил Грязнов. Значит, и с Андреем происходило то же самое.

В городе завыли сирены, захлопали зенитки. Никита Родионович поспешил к окну. До слуха донесся рокот моторов. В комнату вбежал бледный Франц Клебер. Бомбежка вызывала у него припадки малодушия и страха. Трясущимися губами, заикаясь, он проговорил шопотом:

— Опять налет! Что же будем делать?

«Что посеяли, то и пожнете», — хотелось прямо и грубо бросить в лицо фашисту, но Никита Родионович сдержался и пожал плечами.

— Мой бог, что только творится! — пробормотал Клебер и начал проверять, плотно ли завешены окна.

Грохнули первые разрывы бомб, и как бы в ответ еще яростнее захлопали зенитки. Дом содрогнулся, с потолка посыпалась штукатурка, жалобно задребезжали оконные стекла, зазвенела посуда в шкафу.

Клебер бросился в угол, за большой холодильник, и опустился на колени.

Разрывы, одиночные и серийные, сотрясали воздух. Свет мгновенно погас. Взрывная волна в крайнем окне вышибла стекла и сорвала маскировку. В комнату хлынули потоки холодного воздуха.

Никита Родионович быстро надел шляпу, пальто и направился к выходу: оставаться в доме было небезопасно.

— Господин Ожогин, куда вы? — заволновался Клебер.

Как бы не слыша вопроса, Никита Родионович вышел в переднюю, но, вспомнив, что в шкафу стоит чемоданчик с рацией, вернулся в комнату. Клебер куда-то исчез. Захватив рацию, Ожогин через черный ход спустился на первый этаж и вышел в сад.

В воздухе стоял грохот от рева бомбовозов, разрыва бомб и стрельбы зениток. Лучи прожекторов беспорядочно рассекали темноту неба, скрещивались, собирались в пучки, вновь расходились. В разных концах города уже полыхали пожары, и над крышами метались яркие языки пламени.