«Вот это номер… — сказал про себя Никита Родионович и постарался запомнить яблоню. — Что же он там спрятал?»

Закончив установку антенны и возвратившись в комнату, он рассказал обо всем виденном Андрею.

— Давайте дальше понаблюдаем, — предложил Андрей.

В течение двух дней друзья поочередно вели наблюдение за яблоней. Вагнер и его работник подходили к ней дважды. Каждый раз они что-то извлекали из дупла и уносили в дом.

Характерно, что появление хозяина или работника в саду около яблони совпадало с приходом в дом кого-либо из посторонних. Один раз пришел нищий, второй раз — мастер-водопроводчик, третий — трубочист, четвертый — электромонтер, проверявший счетчик.

— Тут определенно что-то нечисто, — рассуждал Никита Родионович.

— Единственный выход — самим залезть в дупло и убедиться воочию, что там хранится, — предложил Андрей.

Никита Родионович не возражал.

Ночью, когда в доме все успокоилось, Андрей вышел в сад и, запустив руку в дупло, извлек объемистый сверток, перетянутый шпагатом. Упрятав его в карман, юноша возвратился в мезонин, где его с нетерпением ожидал Никита Родионович.

В свертке оказалось несколько сот листовок размером в почтовую открытку.

— Понимаешь, в чем дело? — спросил Ожогин, вынимая из свертка одну листовку. — Быстренько пойди и положи все на место. Возможно, что они понадобятся раньше, чем мы думаем.

Андрей положил листовки в карман и тихо, стараясь не производить шума, отправился вниз.

В листовке говорилось о том, что честные немцы должны содействовать победе союзников, уничтожать гестаповцев, эсэсовцев — подлинных врагов будущей Свободной Германии.

В ту ночь друзья долго не могли заснуть.

— Что же это получается, Никита Родионович? — спрашивал Андрей. — Куда мы попали?

— В очень интересный дом! — весело отвечал Ожогин. — Только осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Можно полагать, что наш хозяин связан с какой-либо патриотической организацией немцев. При помощи листовки я постараюсь вызвать его на откровенный разговор.

… Время пробежало незаметно, и за несколько минут до начала радиосеанса Грязнов извлек из чемодана рацию.

С каким трепетом ожидали друзья первой весточки, первого привета с Большой земли! Какими долгими казались короткие минуты!

Андрей аккуратно очинил пять карандашей, положил их перед собой, придавил пресс-папье несколько листков бумаги, чтобы они не двигались, и приладил наушники.

И наконец Родина заговорила…

Ожогин в возбуждении ходил по комнате, а Грязнов заносил на бумагу знаки.

Почти полчаса длился прием, но это уже не волновало друзей: чем больше передавала Большая земля, тем лучше.

— Нате… — проговорил Андрей, сбрасывая наушники и протягивая исписанный лист старшему товарищу.

Андрей стал укладывать рацию, а Ожогин уселся за расшифровку депеши. Прошло с добрый час, прежде чем непонятные на первый взгляд строчки приняли определенный смысл.

Большая земля одобрила инициативу своих разведчиков-патриотов. Больше того: им сообщался расширенный код, значительно облегчавший передачи в отведенное для работы с Долингером время. Родину интересовали определенные данные, и обо всем этом было сказано четко и ясно.

— Никита Родионович, мы опять не одни, опять вместе со всеми! — Андрей, веселый, возбужденный, заходил по комнате.

— Да, Андрюша, — Никита Родионович обнял друга за плечи, — мы снова на боевой вахте, и от пас ждут активных действий.

Главное заключалось в том, что в будущем, проводя сеансы с Большой землей, друзья могли не бояться за последствия: ведь они попросту «занимаются» с Долингером, выполняют его задания.

Тут же продумали текст радиограммы на завтрашний дневной сеанс. Надо было спросить Большую землю, известна ли ей судьба немецкого солдата Карла Вагнера.

Примерно через час Ожогин потушил свет, снял с окна маскировку и распахнул створки рамы.

— Постоим так, Андрюша, — тихо сказал Никита Родионович, — помечтаем каждый про себя.

5

Днем все население городка выгнали на земляные работы. В садах, скверах, в тенистых аллеях спешно рылись длинные и короткие зигзагообразные щели и окопы. Во дворах и на площадях оборудовались крытые, с несколькими выходами бомбоубежища.

От работ никто не освобождался. Вместе со всеми копали сухую землю недалеко от гостиницы старик Вагнер, его работник Алим, Ожогин и Грязнов. Немцы работали нехотя, как будто не понимая, что происходит; тревожными взглядами провожали пролетавшие в небе самолеты.

На город за все годы войны не упало ни одной бомбы, но беженцы — берлинцы и мюнхенцы — рассказывали столько ужасов, что стыла кровь в жилах. «Неужели дойдет очередь и до нас?» — думали многие горожане.

Работы прекратились внезапно из-за надвинувшейся грозы. Порывистый ветер поднял к небу столбы пыли, затмившие солнце; начался дождь.

Все бросились врассыпную. Ожогин и Грязнов, потеряв Вагнера и его работника, хотели бежать домой, но дождь усиливался с каждой минутой. Пришлось укрыться в гостинице Моллера.

Моллер обрадовался неожиданному появлению бывших жильцов и тотчас провел их в свою контору.

— Как не стыдно! — начал с укором хозяин. — Как только уехали из гостиницы, так и забыли о нас. Неужели нельзя урвать часок-другой, чтобы забежать в гостиницу и проведать своих искренних друзей?.. Да! — вдруг спохватился он. — Я совсем забыл спросить: у кого на квартире вы остановились?

— У Вагнера, на Альбертштрассе, — ответил Никита Родионович.

Моллер почесал за ухом и, прищурив глаз, посмотрел в потолок, что-то, видимо, припоминая.

— Не архитектор ли ваш Вагнер?

— Совершенно верно, — подтвердил Грязнов. — Вы его знаете?

Хозяин гостиницы загадочно улыбнулся и подмигнул Ожогину:

— Хозяин у вас того… птичка!

— Не понимаю, — удивленно поднял брови Ожогин. — Вы что-нибудь про него знаете?

— Как же, даже знаком немного, хотя афишировать такое знакомство в наше время небезопасно. Сам-то Вагнер, собственно говоря, ни рыба ни мясо, а вот старший сын — дело другое.

— Значит, птичка не он, а старший сын? — внес поправку Грязнов.

— Совершенно верно, — заулыбался Моллер, — именно старший сын. Он был коммунист. Его убили во время демонстрации.

Ожогин и Грязнов незаметно переглянулись.

— Вы сказали — старший сын? — делая вид, что не придает значения услышанному, спросил Никита Родионович. — Значит, у него были еще сыновья?

— Младший тоже погиб, но на фронте, в сорок первом году. Кажется, под Москвой.

Моллер замолчал, затем энергично встряхнул головой и продолжал:

— А вы сегодня тоже работали?

— Да, трудились вместе со всеми.

— Не пойму, для чего это! Неужели и наш город будут бомбить?

— Трудно сказать, — заметил Никита Родионович. — Похоже, что будут.

— Как по-вашему, — не успокаивался Моллер, — кто лучше: русские или американцы?

Ожогин уклонился от ответа. Открыв окно, он выглянул на улицу:

— Дождь, кажется, кончился. Пойдем, Андрей.

Друзья поднялись и, несмотря на уговоры Моллера посидеть еще с полчасика, распрощались и покинули гостиницу.

Вечером, увидя Вагнера сидящим в саду, на скамье с газетой в руках, Никита Родионович подошел к нему и подал листовку, изъятую ночью из дупла старой яблони:

— Это я поднял вчера на полу в столовой.

Старик побледнел и быстро отвел глаза от пристального взгляда Ожогина. Он растерялся и, делая вид, будто знакомится с содержанием листовки, старался выиграть время, чтобы ответить что-нибудь вразумительное и не выдать себя.

Никита Родионович продолжал молча стоять около Вагнера. Ему было жаль старика, но интересы дела и положение друзей требовали крайней осторожности, строгой проверки.

Вагнер понимал, что он слишком долго читает листовку, что пора ответить квартиранту, но что сказать, он так и не придумал, — беспомощно развел руками и посмотрел на Ожогина. Капельки пота, точно мелкие росинки, выступили на его лбу.