— Жаловались.
— И что же?
— А знаешь, Андрей, тот прав, у кого больше прав. Ворон ворону глаз не клюет. Вот мы с мужиками и советовались сегодня. Может быть, ты пропечатал бы в газетке про это?
— В этом вопросе разбираться надо.
— Дак разберись. Ты лучше знаешь, что к чему... Есть же правда...
— Конечно, есть. Будет время, попробую...
Лег спать, но сон еще долго не приходил. Все думалось о заводе, о том, что и там среди правды прячется кривда, что с ней придется потягаться, и голыми руками взять ее не так-то просто.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
И вот я в литейном цехе. Попросил у уполномоченного БРИЗа журнал, сижу вчитываюсь. В журнале записаны фамилии авторов предложений, суть предложений, эффект, когда и где внедрено, сумма вознаграждения автору. Листаю журнал, что-то переписываю в блокнот. Уполномоченный Михаил Иванович Лиснянский настороженно наблюдает за мной. Что случилось с газетчиком? Раньше, бывало, придет, расспросит и со слов напишет, а теперь чего-то копается. Цех первое место по заводу держит...
— Давайте, я вам быстрей расскажу, что надо, — предлагает он мне. — Чего будете время терять?
— Да нет, я сам хочу. Мне не к спеху... Занимайтесь своим делом, а я посижу.
Попалось предложение, по которому автору заплатили «за инициативу». Автор — рабочий хозбригады Пискунов. В журнале предложение сформулировано так: «Покраска стеклянной перегородки в душевых». Но причем же здесь рационализация? Это же вроде рабочего наряда? Я попросил печатную форму, в которой автор заполняет нужные графы, отвечает на вопросы: чем вызвана необходимость рационализации, что предлагается внедрить, как изменилось положение после внедрения рацпредложения.
Взял форму, прочитал, и чувствую сам, что покраснел. Ничего не сказав Лиснянскому, вышел из комнаты и пошел в цех искать рабочего Пискунова. Разыскал и вот что узнал от него.
В цехе полгода назад построили новые душевые. Разгородили помещение пополам — для мужчин и женщин. Перегородку сделали деревянную в два метра высотой, а оставшееся до потолка пространство почему-то застеклили. Как только открыли душевые, в первый же день произошел «бабий бунт».
Получалось так, что когда помывшийся человек становился на возвышение возле шкафа для одежды, его голова оказывалась выше деревянной перегородки, и ему видно было сквозь стекло моющихся в соседней душевой. Мужчины — народ менее церемонный, сразу же подняли гогот, стали в стекла заглядывать, кричать: «Дуся, давай спинку потру!», или: «У тебя, Галя, ребра, как доска стиральная. Не по мне ли сохнешь?»
Женщины пошли делегацией к начальнику цеха. Тот велел завхозу немедленно «зашить» перегородку досками до потолка. Но завхоз и без этого «горел» — шла подготовка цеха к зиме, бригада ремонтировала крышу.
Завхоз влез на крышу к бригаде и загоревал:
— Чтоб ты сгорело! Это же работы на день! Троих людей надо снимать с крыши и перебрасывать в душевую. График ремонта летит...
И тогда выручил Пискунов:
— Миколай Васильевич, дак можно пока закрасить стекла, и — порядок! Это работы — одному на полчаса. Краска есть.
— Это дело! — хлопнул себя по колену завхоз. — Одна голова хорошо, а две лучше. Вали, Пискунов! Сам и закрасишь. Вот тебе ключ от кладовой, возьми, что надо, сделай. А я скажу Лиснянскому, чтобы он тебе за инициативу выписал десятку...
В редакции я рассказал об этом Голубевой и предложил написать фельетон. Анна Иосифовна похохотала до слез и сказала:
— Видите ли, это же рабочий. Как-то нехорошо его обвинять. Он ведь от доброго сердца... А потом... я вас просила написать положительный материал. У нас нет положительного на первую полосу.
— Я думаю, что положительный материал тот, который полезный. От этого фельетона пользы больше будет... Не считаю, что рабочий прав. Он должен быть честным. Когда получал деньги за «инициативу», подумал, за что получает? Его же это портит. В конце концов, в фельетоне можно сделать его невиноватым, но виноватых-то надо одернуть. Ведь извращается понятие «рационализация».
— Я знала, что так будет с вашей проверкой. Проходили полдня, а ничего не сделали. Что, я должна газету срывать?
— Хорошо, я сейчас пойду в цеха, возьму положительный материал, но только не о рационализаторах.
На следующий день снова был в литейном, сидел в комнате нормировщика, читал журнал рационализаторской работы. Чаще всего попадалась фамилия энергетика цеха Савича. Каждый месяц — по два-три предложения, каждый месяц получает вознаграждения по девяносто-сто рублей. «Произвести электрозапитку станка кабелем со свинцовой изоляцией», «Заменить существующий электромотор вентилятора на более мощный».
В последнее время я, пожалуй, с таким интересом не читал романов, с каким листал этот журнал, заполненный сухими, казенными словами и цифрами. Порой казалось, что слова и цифры, насильно загнанные в строчки, вдруг начинают оживать, пошевеливаться, чтобы вырваться из плена и не выражать собою ложь и волю злонамеренных людей. А то вдруг почудится, будто за спиной незримо стоит наладчик Гребнев и шепчет: «Обрати внимание вот на это предложение: чистейшая липа...» И пусть еще не все было ясно и понятно, пусть еще уверенность перемежалась с тревогой, зато во мне уже кипел азарт борьбы. А самое главное — найден неотразимо верный способ разоблачения жульничества, нечестности: выписывать сомнительные рацпредложения и идти на место, где они внедрены или должны быть внедрены.
Что значит — заменить электромотор? Это обязанность энергетика, это всего-навсего производственное распоряжение. К тому же, замену, наверняка, производили рабочие в рабочее время, по наряду. И заменили ли вообще мотор? Где, на каком вентиляторе, когда? Ничего этого не записано ни в журнале, ни в форменном бланке. Записан только эффект и сумма вознаграждения.
А вот еще три предложения того же Савича: «С целью экономии металла (чугуна) упразднить рамы топок сушильных печей», «Для навешивания дверок к топкам сушильных печей приварить специальные стержни», «Реконструкция топок сушильных печей». Предложения поданы в течение трех месяцев, все касаются топок сушильных печей. За каждое из них автор получил по шестьдесят рублей. Что-то неладно...
Выписываю предложения в блокнот и иду на участок, где находятся печи для сушки формовочных стержней. Там, у шести печей, работали два кочегара. Одного из них, Петра Галагузу, я уже знал. Поздоровался, и сразу:
— Петр Митрофанович, знаю, вы давно здесь работаете. Расскажите, что делал Савич с топками ваших печей, что тут за реконструкция была?
Тот только рукой махнул. Подбросил лопатой угля в топки и заговорил:
— Хай вона згорыть та рационализация! Страмота одна... Глаза б не бачили такого. Судить надо кое-кого, а им премии выдають.
— Расскажите, как дело было.
— Та як: приходить Савич до мене и каже: «Вытаскуй, Галагуза, рамы из топок!» — «Для чего?» — спрашиваю. «Экономить металл будемо. В переплав пустим рамки. Счас, говорить, иде смотр за экономию цветных и черных металлов...» Я полаявся з ним, а потом подумав: мое дело теляче.
Повитаскував рамы и склав их он у той угол. Начали мы работать без рам. А раз нема рамы, то и форточки нема. Рамы с форточками повитаскували. Дэ вы бачили, шоб у хозяина дома пичь була без форточки?.. Начали мы топить. Пламя выбивает наружу, уголь выпадает. А колы бросаешь уголь в топку, другой раз промахнешься, заденешь лопатой за кирпич, — он и начал вываливаться, топка разваливается.
Ну, Савич баче, шо без фортки можно пожару наробить, — приказав сварщикам стержни железные приварить. Приварили их к верхней стяжке и внизу скобку приделали. Навесили фортки. Раньше, колы булы рамы, фортка откидувалась на сто восемьдесят градусов, а теперь стала тилько на девяносто откидуваться. Як загружаешь уголь, так и заденешь лопатой или кочергой за фортку. Опять пичь разваливается.
Баче Савич, дило плохо. Прийшов однажды, привел печников, показав им в углу рамы, котори, слава богу, не успели выбросить в металлолом. Мы не далы... Показав и говорить: «Вставьте эти рамы, навесьте дверки». И опять все стало на свои места, як двадцать лет назад було... Хай вона згорыть така реконструкция, така рационализация... Хапуга вин, той Савич, бесстыжий человек... А еще патрет на заводе его выставили... Передовой рационализатор! Тьфу!..