Но чаще всего я видел дядю Яшу в хате, сидящим на полике за печкой. Сидел он, свернув ноги «калачиком», «по-казахски». Медленно покачивался, помурлыкивал какую-то песню без слов, будто сам себя убаюкивал. Какие-то тайные мысли бродили в его голове...
Это случилось в феврале сорок пятого. Уже несколько дней бушевал лютый буран. Погода была такая, когда, как говорили у нас, и сверху крутит, и снизу мутит. Завалило снегом деревню по самые крыши. Взрослые все время убивали на то, чтобы очистить от снега входы в колхозные скотные дворы, чтобы доставить в такую непогодь корм скоту. А нам, ребятне, дома работы хватало — отбрасывать снег от дверей хат и сараев.
В один из таких буранных дней мы возвращались из школы после первой смены. Нас, ребят с нашей улицы, было человек десять. Шли мы кучно, чтобы не потеряться в снежной кутерьме, проваливались чуть не до пояса в рыхлый снег. Кое-кто нарочно падал и лежал, изображая замерзающего в степи человека. Остальные, услышав оклик — «призыв о помощи», возвращались и «спасали» товарища... Мы играли.
Возле дома Думовых сквозь свист и вой пурги к нам донесся детский плач. Мы остановились, настороженно прислушались: может, почудилось? Нет, не почудилось, во дворе Думовых плакал ребенок, что-то приговаривая, кого-то отчаянно зовя.
— Это наш Вовка! — сказал Ленька, и мы все кинулись во двор. Вовка, младший Ленькин братишка, стоял на высоком сугробе, отчаянно вертел головой по сторонам и плакал. Обут он был в большие резиновые галоши на босу ноги, на плечах — большой старый ватник, рукава которого волочились по снегу, без шапки.
— Ты чего?! — кинулся к нему Ленька.
— Да, чего... Дядя Яша пропал...
— Как «пропал»? Куда?
— Не знаю... Пошел, говорит, корове сено давать, и нет. В сарае нет, в хате нет...
— А давно он ушел?
— Давно-о!..
— Ну, давай, беги в хату! — скомандовал Ленька Вовке. — Без тебя обойдемся. — Вопросительно посмотрел на нас. Мы его поняли: надо искать дядю Яшу. Но где и как? И тут дело взял в свои руки самый старший из нас, Андрюша Байдан. Ему тринадцать лет, он уже два лета работал в колхозе, на лошадях возил сено, управлял конными граблями. А зимой третий год подряд ходит в школу, в четвертый класс. Ведь у нас больше классов нет.
— Вот что: сбрасывайте сумки в сенки и все ко мне.
Андрюша даже книжек в школу не носил: третий год в четвертом классе, все наизусть знает...
Мы оставили свои сумки в сенках. Андрей стоит под диким ветром, его курчавые цыганские волосы выбились из-под шапки, смешались с мокрым снегом. В глазах — взрослая озабоченность. Что делать?! Наконец командует:
— Давайте обшарим двор! Ленька, осмотри хорошо все вокруг стожка! Рас-ходись! Ищите следы!
Мы врассыпную кинулись бегать по двору: кто побежал вокруг дома, кто вокруг клуни. Снег слепит, больно бьет в глаза, в пяти шагах не видно товарища и еле слышен его голос, срываемый и уносимый ветром.
Вот голос Андрея:
— Все ко мне! — Мы сбежались к нему, ждем новую команду. Андрей стоит у занесенного снегом стога сена, всматривается в еле заметные снежные наметы, скрывшие следы человека. Из-под снега кое-где еще выглядывают клочки разметанного ветром сена. Беспорядочные, многочисленные островки следов вокруг стожка. Видимо, дядя Яша с охапкой сена, потеряв дорожку и направление к сараю, долго топтался вокруг стожка, ветер вырывал у него из рук сено и гнал по снегу в сторону огорода. Может быть, он, отчаявшись, звал на помощь, но разве кто услышит в таком кужелеве? К тому же все взрослые на работе.
Наконец кто-то из ребят заметил на снегу цепочку следов, ведущую от стога в огород. Так оно и есть: выбившись из сил, дядя Яша подчинился воле стихии и пошел за ветром. Мы выстроились в шеренгу и двинулись вперед. В центре шеренги Андрей, он внимательно всматривается в еле видимые следы, которые порой вовсе исчезали. Следы привели к тополям, высаженным вдоль огорода. Возле первого тополя увидели беспорядочные наметы: видать, дядя Яша кружил, держась за тополь. К следующему тополю уже вели не следы, а сплошная борозда.
— Это он полз, — говорит Ленька сквозь слезы. — Давайте быстрее, ребята. — Сам, проваливаясь в снег, рвется вперед. Ветер гнет тополя, свистит в голых ветках, с каждой минуткой все сильнее занося следы.
В самом центре огорода, у последнего тополя, мы нашли обутку дяди Яши — головку валенка без голяшки. У дяди Яши это была постоянная обувь, он носил отрезанные от голенищ головки и зимой и летом, на босу ногу... Значит, отсюда он уже шел босиком. А вот и посошок, воткнутый в снег наискосок, подрагивает пружинисто под порывами ветра.
— Вот он! — не своим голосом закричал Ленька, все время опережавший нас. Снег уже образовал над дядей Яшей горку, только край нательной рубахи еще выхлестывал из-под сугроба.
Мы руками быстро разгребли снег. Ленька тормошит дядю Яшу, зовет его, но тот молчит, плотно сжав посиневшие губы. И вторая нога его была без обутки, одет дядя Яша в нательную рубаху и белые холщовые штаны. Андрей сбросил с себя пиджак, снял рубаху, пиджак снова надел на голое тело. Кидается к ногам дяди Яши и пытается обернуть их рубахой. Но велики ноги у дяди Яши, не хватает Андреевой рубахи. Тогда Ленька снял свою рубаху и начал заворачивать ею одну ногу дядьки, Андрей — другую. Попробовали гуртом поднимать пострадавшего. Тяжел, окоченел. Несколько метров протащили мы его, увязая в снегу. Андрей велел двоим бежать за саночками. Мы помчались, выбиваясь из сил. Уже возле дома нас догнал Васька Юренко, раздетый и без шапки.
— Я, — говорит, — отдал одежду для дяди Яши, а сам сейчас чего-нибудь надену.
Пока мы вытаскивали из сенок ручные санки, Васька в хате Думовых надел ватник, шапчонку и выбежал с рядном в руке. Сквозь круговерть мы бежали с саночками, выбиваясь из сил. За это время ребята подтащили дядю Яшу еще на несколько шагов к дому. Теперь мы уложили его на саночки. Кто впрягся, кто поддерживает на весу ноги дяди Яши, кто голову. Свободные, выстроившись гуськом, протаптывают дорогу для тех, кто везет санки.
С трудом внесли дядю Яшу в хату, положили на рядно.
— К печке его, к печке, — советует кто-то.
— Не знаешь, не советуй, — отвечает Андрей и говорит Леньке: — Принеси быстрей с улицы миску снега!
Ленька принес снег. Раздели пострадавшего и дружно, по команде Андрея, стали оттирать снегом ноги, руки, лицо дяди Яши. Через несколько минут от его тела пошел пар, оно покраснело, губы разжались. Начал дышать. Через полчаса мы надели на его ноги теплые валенки, снятые с печки, накрыли потеплее. Через час он зашевелился, попытался встать. Ленька помог ему. Он сел, прислушался и спрашивает:
— Хлопцы, где я був? А?
Мы молча переглянулись: говорить или не говорить. Первым, лукаво усмехнувшись, заговорил Андрей.
— На том свете вы были, дядя Яша...
Дядя Яша, ежась, передернул плечами, головой мотнул, чуть улыбнулся:
— Ох и холодно же на том свити! Б-р-р! Ленька, а ну-ка скрути мени цигарку.
Ленька нашел табак, свернул цигарку, прикурил в печке от уголька, сам несколько раз затянулся, прежде чем передать дяде. Тот затянулся и говорит:
— Научився ты, племяш, гарно цигарки делать... Андрей, може, и ты закуришь?
— Та я уже курю, — отвечает Андрей, раскуривая у печки цигарку. — Хороший у вас табак, дядя Яша!
— Чужий табак всегда краще, — смеется дядя Яша. — Ленька, сходи корове сена дай, та скажи ей, шо из-за нее, окаянной, я на тому свити побував. Щоб у нее столько молока, як у меня лиха... Ну, спасибо, хлопцы, вам... А теперь я трошки посплю...
ПОБЕДА!
Это утро было таким же, как и другие в мае сорок пятого года: солнечное и теплое. Байдановцы сеяли хлеб. В деревне осталась одна детвора да старики. Я уже выгнал свиней, и они паслись недалеко от байдановского «центра» — кладовой, конторы и школы. Поглядываю за свиньями, а сам учу уроки. Слышу: со стороны Андреевки раздается тарахтенье трашпана. Гляжу на дорогу и ничего понять не могу: галопом несется лошадь, над ней что-то красное полыхает. Разглядел: на трашпане стоит женщина и размахивает огромным флагом. Вот ближе, ближе флаг. Я уже слышу, как женщина что-то кричит, узнаю в ней председателя Андреевского сельсовета Ермилову. И вот уже ясно слышу ее слова: «По-бе-да!.. По-бе-да-а!.. По-бе-да!..» Упряжка влетела в деревню. Ермилова, держа в одной руке вожжи, а в другой древко флага, проезжая мимо, повернула ко мне радостное лицо и закричала: