В художественной литературе альтернативистика нередко решала идеологические и практические задачи. Например, популярнейшие в свое время повесть Александра Кабакова «Невозвращенец» или роман Эдуарда Тополя «Завтра в России» ставили целью показать сугубо отрицательные последствия прихода к власти в СССР «антиперестроечных» сил: подавление инакомыслия, политические репрессии, голод, гражданская война. Идея о недопустимости такого хода развития событий из художественных произведений проникла в массовое сознание и сыграла важную роль в стимулировании сопротивления населения страны реальной попытке ГКЧП совершить государственный переворот в августе 1991 г.

Значительным было воздействие на социальную практику другого художественного произведения: романа В. Аксенова «Остров Крым». В нем описывалась вымышленная писателем «другая» Россия, которая могла возникнуть благодаря тому, что большевикам не удалось в 1920 г. захватить территорию полуострова. Под влиянием этой книги в конце 80 — начале 90-х гг. в Симферополе появилась газета «Остров Крым», а также — одноименное политическое движение.

И. Бестужев-Лада в «Вопросах философии» утверждал: «Прогнозирование прошлого — нужно ли и можно ли? Как известно, историческая наука исключает сослагательное наклонение («если бы — то…»). И это понятно: если ставится задача описать и объяснить какое-то событие — а именно к этому сводится задача любой науки, — то всякие чисто умозрительные (виртуальные) конструкции тут неуместны. Однако не менее хорошо известно, что, помимо науки, существует еще целых шесть равно— порядковых с ней форм общественного сознания, начиная с философии. И в последней без сослагательного наклонения никак не обойтись. В самом деле, какие уроки истории можно извлечь из того или иного исторического события, если оно могло произойти только так, как произошло, а следующее произойдет только так, как произойдет? Иное дело, когда рассматриваются различные варианты — тогда, по крайней мере, можно ориентироваться на лучший. Кстати, и в самой науке иногда возникают аналогичные ситуации. Например, в исследованиях будущего, где в противоположность исследованиям прошлого (т. е. истории) приходится иметь дело не с событиями, которые можно описать, но невозможно изменить, а с проблемами и целями, сообразно которым события будущего можно изменить, но невозможно фиксировать, как состоявшиеся события прошлого. Возникает вопрос: нельзя ли инструментарий исследований будущего обратить в прошлое с целью расширить диапазон оценок в философии истории, сделать их более обоснованными?»[251].

Возникнув как литературный жанр, альтернативная история привлекла и внимание ученых. Широкую известность получило эссе философа и историка Арнольда Тойнби о двух вариантах развития истории: как мог бы развиваться мир, если бы великий полководец Александр Македонский погиб в юности или, напротив, дожил до глубокой старости и успел покорить весь цивилизованный мир, не исключая и далекий Китай[252]. Можно вспомнить и подготовленный американским историком Робертом Коули сборник статей под названием «А что, если бы?», в котором рассматривались альтернативные варианты самых разных исторических событий — от библейской истории до эпохи холодной войны.

В отличие от историков-традиционалистов, «альтернативщики» делают потенциальную многовариантность исторических событий основным предметом своих исследований. Знания, приобретенные в процессе создания моделей «многовариантного прошлого, вполне могут пригодиться при построении моделей будущего — которого еще не существует, поэтому по определению «многовариантно». Чем не вариант для тренировки ума будущих политиков и хозяев жизни? — задается вопросом историк А. Балод[253].

Является ли альтернативность в осмыслении исторического прошлого только аналитическим ходом мысли и имеет отношение лишь к интеллектуальной исторической мысли, или же она обладает теоретическим смыслом и особым конкретно-историческим содержанием?

Как заметил известный историк А. Гуревич, если мы исходим из положения, что одним из признаков конкретной исторической закономерности является то, что она выступает как равнодействующая участвующих в движении сил, то не следует ли предположить возможность и различных вариантов исторического развития. Жизнь человеческих коллективов изобилует вариантами и возможностями, из коих реализуются лишь немногие. Можно рисовать историю в виде картины последовательных свершений и достижений. Но можно видеть в ней также серию бесчисленных потерь и упущенных возможностей. Альтернативная история — это зачастую история упущенных возможностей, нереализованных целей, и, как любая другая история, она имеет право на существование[254].

Люди сами творят свою историю. Но понятие «история» имеет двойное значение: произошедшее прошлое и описание этого прошлого. Люди творят и, соответственно, пишут свою историю, но не так, как они этого желают, они творят и пишут ее при обстоятельствах, выбранных не ими самими, а сложившихся к этому времени, а также унаследованных от прошлого.

Идея исторической альтернативности постепенно обретает познавательную ценность. Работы отечественных историков и философов доказывают научную продуктивность идеи альтернативности исторического развития. Значительное количество работ, связанных с этой проблематикой, показывает, что она прочно вошла в практику исторической науки, в целом социогуманитарной мысли.

Прошлое безальтернативно в том смысле, что состоит из событий уже реализовавшихся, происшедших; вариантны лишь трактовки исторически случившегося («ставшего»). Изучение свершившегося прошлого и его интерпретации являются традиционной областью строгих научных исследовательских построений и гипотез. Вместе с тем подход с точки зрения альтернативной истории позволяет существенно расширить данную область, вводя в научные исторические разыскания те ракурсы и сюжеты, которые остаются за рамками традиционных интерпретаций. Все это позволяет увидеть такие повороты проблемы, которые ранее оставались вне пределов внимания и обсуждения. «Игнорирование альтернативных ситуаций обедняет историческую реальность, — полагал И. Ковальченко. — Изучение этих ситуаций позволяет более широко и глубоко охарактеризовать ход исторического развития»[255].

Наш известный историк А. Сахаров подмечает, что даже несостоявшаяся альтернатива в истории все равно легла в ткань сознания народа, в ткань какой-то исторической данности. История не может руководствоваться условным, сослагательным наклонением, но любая альтернатива является исторической реальностью: пусть она не состоялась, она все равно вошла в нашу историю.

Можно выделить два основополагающих (и противоположных) подхода в изучении исторической альтернативности. В первом случае историк не выходит за пределы «состоявшегося прошлого», он рассматривает действительно содержавшиеся в прошлом возможности. Существует и другой подход к пониманию альтернативности исторического развития, связанный с выходом за пределы состоявшейся истории и контрфактическим моделированием событий. В этом случае историк может руководствоваться противоположными целями. Первая цель обращения к несостоявшейся истории — доказать, что могло быть только то, что было. Вторая цель — доказать, что все могло быть иначе и мог осуществиться вариант, противоположный «действительному прошлому».

В исследовании альтернативности в отечественной исторической науке выделяются три периода. Первый период — с 1960-х до середины 1980-х гг.: работы А. Гуревича, И. Ковальченко, П. Волобуева, Б. Могильницкого, Е. Жукова. Главенствующей идеей для темы альтернативности в их исследованиях было подчинение свободы воли исторической необходимости. Отбор понятий и аргументов из текстов классиков марксизма был направлен на обоснование этой главной идеи.